Вскоре посетитель и вовсе расслабился, подозвал официанта и заказал себе пива.
То, что он замолчал и дал нам спокойно играть, было просто чудом! Мои братья были довольны и не стеснялись дать драйва. Разошлись на полную, ибо помеха была устранена.
Однако наш герой посредине концерта внезапно засобирался, взял куртку и поспешно ушел.
– Фух… – выдохнули мои коллеги.
А мне стало обидно. Ушел. Не дослушал. Жаль.
И вот уже концерт подходит к концу. Звучит последний аккорд, аплодисменты, и вдруг! Внезапно появляется наш герой, протискиваясь сквозь собравшуюся вокруг нас толпу. В руках у него огромный букет алых роз. Он подходит ко мне, становится на одно колено, кладет этот самый букет к моим ногам и говорит: «Простите меня! Спасибо!»
Глава 17
В те годы люди еще смотрели «телевизор». Поясню для будущих поколений, которые, может быть, будут читать мои вирши: «телевизор» – это такой большой ящик со стеклянным экраном, набитый всякими железными штуковинами и лампочками, у которого снаружи есть кнопка-переключатель, чтобы щелкать и менять программы-каналы. Не нравится тебе первый – переключи на второй, не нравится второй – переключи на третий. И так далее. И со временем количество каналов все увеличивалось и увеличивалось. Там показывалось народу то, что создавали специальные люди из области, которая называется длинным и сложным словом «телерадиовещание». Эти специалисты делали «программы» на заказ. А заказывали «программы» те, кто все это «содержал». Хм… Пока писала это, задумалась… Программирование какое-то получается.
В общем, тогда у меня еще был телевизор. И я тоже иногда щелкала каналами. И вот однажды я включила какой-то популярный канал и увидела… Как бы это описать получше?
Я увидела симпатичную девушку, которая исполняла песню «Человек дождя» и танцевала мой танец! Тот самый танец, который я придумала сама для себя именно для этой песни. Я, не балетмейстер и не танцовщица вовсе, испытала гордость в тот момент. То есть первое чувство, меня посетившее, было радостным. Меня копируют! Значит, я молодец! Потом я посетовала, ибо образ девушки, ее стиль, ее имидж вовсе не соответствовали скопированному танцу и движениям! Ах, какое упущение! Эта походка, неуклюжесть, неловкое падение на ступени, «сумасшедшинка» – все это было выдумано мной для фантазийно-готической «девочки-хулиганки» в тяжелых ботинках, но никак не сочеталось с образом длинноногой девицы в коротком люрексном платьице. Куда смотрел ее продюсер?!
Да! Надо отдать должное! Пела она неплохо. Но, о чудо! Мои интонации, мои вокальные «штучки»! Девочка попыталась скопировать и мое пение. Вот тут мне стало обидно! Но нет! Не той обидой, о которой вы подумали. Наверное, тогда уже во мне проснулся вокальный продюсер. Мне стало обидно, досадно, что девочка не задумалась о своем видении песни, а предпочла изобразить то, что другая актриса так долго и старательно искала. Я поняла, что это ее провал. Невозможно петь, не испытывая своих личных эмоций, не зная истории того персонажа, которого ты играешь на сцене! Пустота!