Золотая цепочка на его жилете, связанная с древней семейной реликвией – часами, несколько раздражительно и вычурно сияла на ярком свете изящных настенных канделябров, привлекая к себе большую часть общественного внимания. Ни для кого не секрет, что жизнь в роскоши и свете была для него настоящим наслаждением, которого ему постоянно было мало. Ему было мало всего: свечей, цветов, штор, статуй… Всего, что имело свою ценность.
Спустившись вниз, он торжественно озарился наигранной улыбкой. Даже в глазах его сверкнули блики его дорогих медовых глаз, в которых уже давно не было ничего настоящего.
Сделав плавный жест рукой, он приказал музыкантам продолжить свою чарующую бальную музыку, при жизни не мирясь с тишиной. Мелодия снова налила собой каждый уголок огромного светлого зала, наполненного цветами и роскошными золотыми вазами с искусной росписью.
Приметив в толпе своего сына, он как-то сразу оживился, расставшись со своим еще не допитым шампанским:
– Как же неумолимы годы. – Приблизившись к Эндиану, он попытался по-отцовски обнять его, но Эндиан, нахмурившись, попятился назад, точно обозначив между ними границы «холодной войны». – Я переживал, боялся, что не увижу тебя сегодня. Это было бы очень досадно. Посмотри, какой бал я устроил в честь твоего дня рождения! Все, как и всегда, на высшем уровне.
– Все о балах и о высшем уровне печешься?! Хотя, это неудивительно, если рассматривать твои приоритеты, – язвительный тон Эндиана не мог не задеть такого себялюбивого эгоиста, который никогда не задумывался о более высоких целях, чем развлечения и бесполезная во многом роскошь.
Больше всего на свете Эндиан не мог вынести своей похожести на отца. Он бы мог еще смириться с этими непослушными курчавыми медовыми прядями своих волос, постоянно переливающихся всевозможными золотыми оттенками, но вот этот особенно ненавистный им золотисто-медовый цвет глаз уже значительно портил ему жизнь. Единственное, в чем он видел утешение, были его миловидные черты лица, румяные губы и тонкий нос, став бесценным наследством его давно погибшей, но до сих пор горячо любимой матери, которая всегда была для него неким особенным божеством.
– То, что было, давно прошло. Эндиан, если бы ты знал, как я хочу снова стать частью твоей семьи, – голос Эрхарда звучал как-то неестественно, мягко и одновременно серьезно. Даже если бы помыслы его были чисты, Эндиан уже никогда не смог бы принять проклятые слова извинений.
– Я давно перестал считать тебя своей семьей. Настолько давно, что временами я забываю о том, что у меня есть отец. Я бы мог простить тебе все, что угодно, но…, – Эндиан в какой-то момент остановился, опустошенно опустив голову. – Я помню тот жалостливый крик, медленно растворяющийся в огне. – Перед его глазами снова встали жуткие эпизоды его раннего детства, заполоненные предательским огнем. Сквозь шумную толпу я слышал, как бешено стучало его отравленное дымом сердце. – Тогда ты сказал, что она предала тебя, поэтому ты был вынужден так поступить с ней, – голос Эндиана дрожал, становясь все тише. – Вынужден был? Но в честь чего? Она лишь сказала тебе, что ей не нравится то золотое колье, больно сжимающее ее шею, а ты… ты так легко поднес к ней свечу, нисколько не сожалея после о сделанном. – Его обожженные руки затряслись, уже не зная, как остановиться. – А сейчас ты просишь у меня прощение? Да ты ведь никогда не испытывал то, что мне пришлось тогда испытать мне, будучи ребенком. Знаешь, что тебя должно было тревожить в течение этих лет больше всего? – Эндиан поднял на него взгляд, в котором внезапно загорелась ярость. – Чарлз легко смог заменить мне тебя, что временами я считал его своим отцом, а Энгиса, – он почему-то замолчал, посмотрев на меня сквозь толпу, который было все равно, что происходит в семье Лаограсс в эту минуту, – своим братом.