— Тут без вас один заходил, свёрток вам оставил, здоровый такой парень, краснолицый — ясно солнышко.
— Не ясно солнышко, а знаменитый сталевар Владимир Шумилов. Знать надо, в клубе портрет его висит, — строго поправил Славка, отрываясь от тетради, и осведомился: — Семь и девять будет шестнадцать?
В свёртке, принесённом Шумиловым, оказался литографированный курс лекций по сталеварению, читанный в вечернем техникуме заводским металлургом инженером Фокиным. Во вступительной лекции красным карандашом были тщательно отчёркнуты слова: «Рекорды скоростных плавок, достигнутые в своё время Пантелеем Казымовым и другими зачинателями стахановского движения на нашем заводе, сейчас уже, конечно, не являются выдающимися достижениями. Но в своё время они подняли на трудовые подвиги сотни сталеваров, они будили инициативу и прокладывали путь к массовому подъёму производительности труда. Сейчас, приступая к изучению практики сталеварения, мы должны с уважением вспомнить имена этих новаторов-зачинателей и поговорить об опыте и приёмах их работы...»
Снова и снова перечитывая эти заботливо отчёркнутые строки, Казымов почувствовал, что глаза у него заволокло и всё кругом: литографированные, свёртывающиеся трубочкой листы и обращённая к нему круглая рожица Славки, и лампа, и комната — всё потеряло чёткость очертаний и задёрнулось серой пеленой.
— Пантелей Петрович, а вы чего плачете? — спросил из тумана славкин голос.
— Я? Ты что? С чего ты взял? — испугался Казымов.
Он порывисто вскочил, рассыпав по полу листы лекций, отошёл к фотографии, где он сам, славкин отец и двое других заводских новаторов были сняты в самый счастливый день их жизни. «Прокладывали пути». Точно. Прокладывали, проложили. А теперь вот самому приходится догонять тех, кто ушёл по этим самым путям так далеко, как и не смели мечтать в своё время Казымов и его товарищи. Эх, время, время, сколько его упущено! Но догонять надо, догонять и догнать, а то вот так и будут «с уважением вспоминать», точно покойника!
— Пантелей Петрович, от пятнадцати отнять восемь будет семь? — осведомился Славка, снова погружаясь в премудрость арифметики.
— Ни о чём ты, Святослав, у меня не спрашивай. Ни черта я, брат, по теперешним временам сам не знаю. Скоро, должно быть, к тебе на выучку итти придётся, — ответил жилец, и мальчик не понял, в шутку или всерьёз тот сказал.
И тут Клавдия впервые увидела улыбку на худом, рассеченном шрамом лице квартиранта. Правда, тревожная грусть в глазах его не погасла, а только как бы отступала в глубь зрачков. Но всё же это была улыбка, и она почему-то напомнила женщине нежную веточку, которую выбросила весной обезглавленная снарядом старая ива, росшая во дворе их гаража.