Отсутствие капельницы с лекарствами и обезболивающим дают о себе знать. Из живота уже начинает прорываться импульс боли, словно осьминог своими щупальцами обхватил меня, сдавив все мое нутро, не давая дышать.
Я закрыл глаза, стараясь выровнять дыхание. Само собой пришло воспоминание. Мы у меня дома, просто валяемся на кровати. Мы не одеты и только немного прикрыты легким покрывалом, сквозь которое просвечивает ее изящное тело. Её чётко вычерченные ключицы плавно переходили в округлые, хрупкие плечи, тонкие руки, и красивые длинные пальчики.
По ее нежной, аристократически бледной коже скользит солнечный свет. Она протягивает свою руку ко мне и проводит пальцами по груди…
Двери лифта открылись. Неосознанно я издал стон боли.
– Я могу сделать укол обезболивающего, – сказал санитар.
– Нет, – едва восстановив дыхание ответил я. – Пусть лучше будет больно.
Выйдя из лифта я сразу ощутил холод подземного этажа. Все вокруг выложено белой плиткой, стыки между плитками уже почернели и кое-где отвалились края. Впереди, в конце длинного коридора, под светом мигающих светильников находились большие стальные двери морга. Даже не притормозив, санитар втолкнул меня в морг.
Сразу ослепил свет от прожектора над секционным столом. Когда получилось проморгаться и привыкнуть я увидел очень неприятное пространство морга. Справа вдоль стены тянулись холодильные камеры, всего их двенадцать и все заняты.
– Я оставлю вас, – сказал санитар, подвезя меня к столу с телом, накрытым белой простыней. – Когда будете готовы, позвоните мне.
Какое-то время я сидел неподвижно, глядя на ее силуэт под простыней. Ее маленький аккуратный носик проступал сквозь покрывало, так же как и ее плечи, тазовые кости и колени. Сейчас она казалась еще худее, еще больше пораженная анорексией.
Я протянул руку к ее голове и потянул простынь вниз с лица, но почти сразу же замер. Слезы застилали глаза, и из груди вырвался стон. Взяв себя в руки я откину простынь.
Ее лицо было порезано мелкими осколками от лобового стекла, правая бровь рассечена, видимо, от удара об дверцу, когда машина понеслась кубарем.
Я прислонился лбом к ее плечу и губами к руке. Правой рукой, на которой не было гипса, я поглаживал ее короткие волосы. Они были все такие же мягкие. Время замерло.
– Прости меня, – прошептал я, касаясь своим носом ее уха. – Это я виноват, я не уберег тебя. Не разглядел предателя так близко. Он за все ответит.
Я продолжал поглаживать ее голову и нащупал там гематому. В последний раз я провел пальцами по ее пухлым губам и накинул простыню обратно на голову. Из пакета, висящего на ручке инвалидного кресла, я достал плюшевого медведя и платье из розового шелка. Его по моей просьбе купила моя подруга. Она не стала задавать лишних вопросов и просто исполнила просьбу. Две белые розы принес санитар. Все это не используют при кремации, но мне пошли на встречу и ее сожгут вместе с этими вещами. Для вечного покоя я подобрал для нее урну в фиолетовых разводах и с узором из черного венка.