Дальнейшее наше путешествие – в славный город угледобытчиков Чиатур и город Гори, где тогда можно было лицезреть единственный в стране памятник Сталину – превратилось для меня в нестерпимую каторгу, с которой хотелось бежать каждую минуту. Большевик, очевидно, понял, что между мной и Анжелой пробежала какая-то кошка и, во избежание появления новых ее воздыхателей, был рядом с девушкой денно и нощно. А может, пользуясь нашей размолвкой, просто «охранял» ее на случай, если я вдруг «одумаюсь». Ведь хотя с Анжелой, как говорят, у нас абсолютно «ничего не было», в группе царило устойчивое убеждение, что Анжела – «девушка Марата».
Ревность буквально выжигала мое нутро, но Большевик всюду сопровождал Анжелу подчеркнуто корректно, на определенной дистанции, оставаясь совершенно невозмутимым под ее презрительным взглядом или столь же презрительным фырканьем.
Поводов «выяснить отношения» этот, по моим мальчишеским меркам мужик, не давал. Да и гордыня моя, несмотря на ревность, мириться не собиралась. В конце концов, в какой-то горийской столовке я наклюкался (впервые в жизни) дешевого домашнего вина, промотав (или растеряв) отпущенные мне на поездку 20 рублей, и, кажется, умер где-то после одиннадцатого стакана, потому что надо мной, как в могиле, неожиданно сомкнулась беззвучная тьма, в которой навеки растворились ощущения, растворилась плоть и, наверное, душа тоже.
Полностью восстановиться после тяжелого алкогольного отравления мне удалось только дня через два – в Поти, у берега Черного моря. Сейчас я думаю, что именно вот так и становятся алкоголиками – разок ощутив после ураганной выпивки некую притупленность чувств и, пусть короткий, но кладбищенский покой, когда даже не слышишь шуршания погребальных ленточек у изголовья.
Возможно, это очень индивидуально, но я почему-то никогда больше не пытался топить свои печали в вине. Скорее всего потому, чтобы не утратить то далекое и именно физическое ощущение любви, схожее на слабый трепет пламени свечи. Ведь только женщинам суждено телом чувствовать потерю девственности. Но не каждому мужчине дано принять в этом участие.
Ночью, в самый канун нашего возвращения в Тбилиси, я проснулся от какого-то слабого прикосновения. Мальчиков, в отличие от девочек, которых было немного, разместили в спортзале потийской школы с огромными, от пола до потолка, окнами, сквозь которые струился лунный свет.
Это была Анжела – такой я еще ее не видел: в ночной рубашке до колен, с распущенными волосами. Заметив, что я проснулся, она поспешно оторвала ладонь от моего лба и, приложив к губам палец, чтобы я помалкивал, жестом позвала за собой. Еще не стряхнув с себя остатки сна и, стараясь не шуметь, я едва натянул брюки и пошел за ней.