– Ты рай не знаешь? Какой-то Чемберлейн! Вот кто! – с чувством всезнайки, ответил ему Алеша Крестьянинов, неуместно сунувшийся со своим резвым языком в беседу стариков.
– А кто он, этот самый Чемберлейн то? – спросил Василий Ефимович.
– Английский главный министр! Вроде нашего царя! Он давно на нас зуб имеет, вот сейчас и хочет с нами силой побрататься. Только вряд ли, у него чего получится. Мы его шапками закидаем, и мы не спим – готовим наш ответ Чемберлейну! – длинно высказался, все тот же Алеша.
– Англичанина-то мы не боимся, а вот если поднимится Китай! То уж сохи, бароны кидай! – со знанием дела, вступил в разговор сам дед Крестьянинов. Он торопко вскочив на ступеньки печной лесенки, достал с полатей тулуп и во всю ширь раскинул его на полу перед мужиками:
– Вот глядите! – с таинственностью в движениях, привлекая внимание мужиков, сказал он. – Наша земля Россия площадью, как воротник от тулупа, а Китай это весь тулуп! – Так, что Китая надо боятся. Он для нас гроза! – заговорчески окинув глазами мужиков, закончил свою речь дед.
– Да, тут большая задача. Хотя мы и не боимся, этого самого, Чембурлейна, а войны-то все-же вряд ли кто хочет. Ведь всех молодых мужиков, в случае, на фронт загребут, а бабы-то одни чего делать-то станут! – с малозначительной, легкой усмешкой сказал Иван.
Слушок о войне, расползающийся по селу, оказался на-руку правленцам потребительского общества. Они, от себя, нарочно пустили в народ, и такой слушок, что война к весне обязательно разгорится, и что соли в продаже во время войны не будет: Так что кто умом сообразительный, пусть запасает соль пока ее в лавке предостаточно! А этой соли, в сарае, на складе, во дворе, двух этажного помещения правления, где наверху расположена, сама контора, а внизу торговая лавка, запасено много. Еще в прошлом году, в адрес мотовиловского потребительского общества, пришел на станцию вагон с солью. Ее на лошадях, перевезли и навалом сыпали в сарай во дворе канторы. Соль, со временем, слежалась, спеклась, смерзлась – взять ее стало трудно, разве только с топора или с лома. Правленцам страстно хотелось распродать соль, а люди, жители села встревоженные слухом о надвигающейся войне, бросились в лавку на покупку соли. Вооружившись кто топорами, а кто ломом, каждый для себя долбачил окаменевший соляной бугор. Уединивший в угол сарая, топором сокрушал соляную залеж, Василий Евстрафьевич Савинов. Из-под его топора выскакивали розоватые искры и во все стороны летели соляные осколки. Эти-то осколки соли, и соблазнили, пришедшую сюда, тоже за солью шегалевскую бабу, по прозвищу «Чвокало». Подобрав в свой мешок, отлетевшие вдаль от Василия кусочки соли, она поближе подступила к нему. И припав на колени, просительно глядя на Василия провозгласила: «Василь Естрафич! Хоть пудик! Похлебку» посолить нечем». Она врала, соль у них в дому была. Она захватливо стала загребать к себе, отколотые Василием комья соли. Василий, не обращая внимания на бабу, с усердием продолжал свое дело. Он долбил, соль, повинуясь ударами топора, отваливалась, а баба, пользуясь простотой Василия, украдчиво озираясь, старалась отгрести комья соли из под самого топора. Вдруг она так громко и дико ойкнула, что все присутствующие в сарае, перепугано, прекратили долбежку соли. Василий нечаянно угодил топором по загребающей варежке «Чвокалы». Баба от боли, взвыла. Из зажатой ее руки, окрашивая соль хлынула кровь. В отрубленной варежке трепыхались три отрубленных пальца. В сарае поднялась тревоженная беготня и суматоха. Кто побежал хлопотать насчет лошади – отвезти потерпевшую в чернуху, в больницу, а кто болезненно сочувствуя, хлопотал около Чвокалы. Василий Евстрафьевич же, от перепуга, стоял ни жив, ни мертв. Он сильно перепугался и душевно переживал о случившемся.