Карина молчит, явно воспринимая происходящее не более, чем за легкомысленную игру. Только вот я не хочу числиться участником такой игры, однако выхода другого у меня нет, потому как волю мою она уже сломала… Воздушными касаниями подушечками пальцев я вновь и вновь дотрагиваюсь до ее нежной кожи, такой молодой, такой светлой чистой, показывающей каждый изгиб синих и тонких венок, – она только демонстративно отворачивается, шутливо выпрашивая продолжение. Я вижу, как она, втягивая голову в плечи, скрывает хитрую улыбку рыже-каштановыми, звенящими красноватым оттенком, волосами.
Игра плавно перерастает в нежные поцелуи, не имеющие продолжения… Эта малая страсть сейчас для меня огромнейшая награда. Ее пухлые, нежные, горячие губы… Каждой клеточки тела хочется верить, что эти минуты никогда не иссякнут… Как настоящие влюбленные, лишенные покоя, мы имеем дар в последнюю секунду угадывать, когда вот-вот нарушится наша любовная игра.
Дверь в комнату бесцеремонно раскрывает отец Карины. На лице его так и читается явное презрение праздника, ставшим для него оскорбительным бременем.
– На кухне торт для кого стоит? Чего не берете?
Наивные малые дети, держащие ладони на коленях. Интересно, они, родители Карины, когда застают нас в таком положении, в самом деле думают, что мы вот так вот и сидим, без забот ведя милые, пустые беседы? Размышлял я, пусто уставившись на Сергея Александровича. Неделю или две назад я задал этот вопрос Карине. “Они ведь думают, – отвечала она с таким видом, словно я обязан устыдиться, если поймаю или замечу в собственной голове некультурную, развратную мысль, чернящую светское общество, – что мы только дружим и ничем таким не занимаемся”.
– Торт? – Растерянно повторяет Карина, хлопая глазами. Ее удлиненные черные ресницы смешно вытянулись вперед. Простецкий, ошеломленный вид, словно она, прилежная ученица, до поздней ночи готовившаяся к важной теме, получила от принципиального сволочи-преподавателя вопрос из совершенно другой, еще не пройденной темы, с целью завалить. Я еле сдерживаю смех, беспричинно и широко по-идиотски улыбаясь. – У нас же печенья полно…
– Ну сходи на кухню, возьми еще и торт. Жалко, что ли? Специально ведь покупал. Ешьте теперь! – Почти что с раздражением отдает приказание тот, после чего хлопает дверь. Ощущение, иронично подмечаю я, будто про торт его заставила заикнуться жена.
Неужели однажды и я вот так же стану повиноваться сторонним прихотям? Выполнять любые поручение, пренебрегая собственными привычками и желаниями? Безжалостно наступать на собственные интересы и формировавшиеся с детства достоинства, лишь чтобы угодить тому, с кем обручился? Такая семейная жизнь страшит, как зверя огонь. Насмотрелся я на собственных родителей, видел чужие скандалы, наслушался рассказов детей-жертв… Нет, лучше уж одному, но только не скучная семья, завязанная на подчинении, обязательстве перед ребенком или ипотекой, нелюбви, бытовых разговорах… Я смотрю на Карину: нет, она не может так командовать мною, у нее есть совесть, мораль… Не она ли постоянно с умным видом адвоката твердит о правах человека?