Я останавливаюсь. Дверь уже захлопнулась, плечо зудело от тяжелого рюкзака, в животе урчало… Какое, собственно, мне дело… Я поворачиваю домой, ведь ничему я, по правде говоря, не обязан. За работу не платят, слушать меня никто не станет, потому как в клинике этой я никто, какой-то непонятный чужестранец, не более…
Проявлять инициативу… Да цениться ли она вообще?
Как хорошо, что люди придумали рекламные вывески: по пути домой я читаю каждую, отвлекаясь от усталости и удивляясь многообразию мира, которое стирают белые стены…
– Завтра едем смотреть комнату…
Меня терзает желание возразить, однако Рита, увидев нарастающее возмущение на моем лице, воинственно упирается руками о бока.
– Завтра я должен выйти на работу…
– Нет, – шипит она, – так тоже нельзя!
Если бы я швырнул рюкзак в угол, тетя неправильно бы поняла меня, и тогда бы в мою сторону полетело бы еще больше возмущений… Она застала меня врасплох, прямо на пороге, как будто не понимая, что человек имеет свойство уставать и чувствовать голод…
– Завтра я должен быть на работе, я уже договорился, кем я себя покажу, если не явлюсь на смену? Это безответственно…
– Тебе хоть платят? – Насмешливый вопрос разрушает абсолютно все. Конечно же, уставив руки в бока, она упивается превосходством надо мной, наделяя себя правом зачитать целую лекцию. – Не платят там тебе ни гроша! И платить не будут! А ты, как маленький мальчик, строишь из себя ответственного… Видите ли, не прийти на неоплачиваемый труд по объективным причинам – переезд у тебя, между прочим, – это безответственность!
– Несколько дней проходят стажировку, потом берут на работу, такие правила во всех клиниках.
– Не знаю, не знаю, лучше бы нашел клинику где-нибудь в другом месте… – Сквозь журчание теплой воды в ванной я слышу, как она обессиленно плюхается на стул за кухонным столом. Когда я выхожу, Рита, опомнившись, вновь бросается с новой силой раздавать указания. – Позвони и скажи… Ты переезжаешь, в конце концов! А это уже весомая причина. Тем более, не можешь же ты всю жизнь жить у меня! Нет, я не против, чтобы ты гостил, но ведь у меня есть своя жизнь, понимаешь? У тебя должна быть своя…
Я молчу. На темно-бордовой с непонятными узорами старой скатерти, которая никак не вписывается в светлый интерьер кухни и которую, судя по пятнам, не стирали месяца четыре, не дожидается ни одна тарелка.
– Так ты голоден? – В ответ я киваю. – А что же молчишь?
Заскрипели дверцы шкафчиков, зазвенела посуда, за кухонным столом, согнув руки в локтях и разместив подбородок на ладонях, я воспринимаю себя за ребенка, над которым пляшут не слишком уж заботливые родители и который сам ни на что не способен от въевшейся в характер избалованности. Рита застывает с тарелкой в руках, ей не хватает буквально нескольких движений, чтобы поставить ужин прямо передо мной.