Гордость раздувает паруса. Успокоиться резко, просто так, беспричинно, чтобы только угодить девчонкам, равносильно поднятию белого флага. Я поворачиваюсь обратно к Карине, только с ней имеется смысл вести разговор. Что эти ее подруги. Глупые, ничего не понимающие в жизни, преследующие свои, несущественные интересы, не имеющие, в сущности, никакой драгоценности.
– Я тебе как врач говорю… – Озлобленно повышаю голос я и, вырастая, нависаю над ней черной грозовой тучей – она как будто уменьшается в росте, коленки ее чуть сгибаются, от страха руки ее, согнутые в запястье, жмутся к груди…
– Врач? – Шлепок ладонью по бедру, потом звонкий смех. В своей манере она заваливается назад. – Врач? Да какой ты врач? Что и кого ты там лечишь? Ну! Хоть кому-то помогло твое грачевание?
Запястье слабо обхватывают тонкие пальцы. Карина пытается только усмирить меня, не более. На защиту не встанет. Исключено. А какой-то частью трезво рассуждающего разума я все еще не могу поверить, что она и сейчас на стороне своих чертовых подруг… Неужели ей не понять, что этот конфликт прямым ударом бьет по нашим отношениям? Но ведь слова любви просто так не льются, то, что она шепчет мне на ушко в часы блаженства, само по себе, от необходимости существовать, не рождается. Оно возникает при сближении двух любящих сердец, как искра между наковальней и молотом, когда тот ударяется о раскаленную сталь. Я вглядываюсь в ее лицо: безответная пустота. Смятение. Она склоняется к подругам, я это чувствую на интуитивном уровне. Почему она выбирает чужих людей, нужные ей лишь, чтобы переждать один из коротких периодов в жизни?
Еще одно разочарование в копилку. С глубоким равнодушием я махаю левой рукой, резким движением вырываю правую из женской хватки. Тут и сил-то особо не потребовалось…
– Делайте что хотите, а я не собираюсь с вами дальше фланировать…
– Что, простите? – Ее непонимающие подленькие глазки выдают всю скупость разума за раз.
– Словарь потрудись открыть, – огрызаюсь я на Полину и небрежно сую ей в руки пальто, которое она чудом умудряется не уронить.
Стремительно я ухожу под свод Триумфальной арки, по-идиотски сунув руки в карманы. Если надумал порвать со всем, так сейчас самое подходящее время: никакой голос не окликнет меня, никто не побежит вдогонку. Бери и уходи. Ветер благоприятствует. К черту такие отношения, когда спутник, которого мечтал видеть избранником до конца дней, превыше ставит посторонних людей…
Мне боязно поднять голову. Я иду быстро, почти что бегу. Я так глуп и жалок во всей этой ситуации. Я виновник, отказывающийся признать собственную вину даже перед высшим божьим судом… То ли судьба-злодейка в виде насмешки вздумала сейчас поставить на моем пути исключительно высоких – я буквально каждой клеточкой тела ощущал, как прохожие нависают надо мной, как стервятники над жертвой, что с минуты на минуту окочурится, – то ли… Да нет же, это сам я самого себя же принижаю, хлещу себя невидимым кнутом – чувством стыда, – намеренно занижая собственное достоинство. Вон и дома уже выше, чем на самом деле. Шея болезненно ноет оттого, как я ее втягиваю в плечи, словно в попытке черепахой укрыться в защитном панцире.