– Каких? – Недоверчиво отзывается она.
– И опять не знаю, – усмехаюсь я. – Чересчур много “не знаю” за сегодня. Пора бы остановиться. Зато я четко знаю, чего сейчас хочешь ты.
– Чего же?
– Морковного торта.
– Вообще-то, – смеется она, – прямо сейчас я хотела бы плюхнуться в “Мерседес”, вернуться в квартирку в Зеленогорске с видом на залив и… Да ладно, – отмахивается она, – от торта не откажусь. Угадал. Тогда купим возле дома?
– А как иначе-то?
От тяжелого, до отказа набитого рюкзака ноет плечо, до метро не далеко, там, в подземелье, станет проще. Настроение испорчено – день можно без сожаления завершить; теперь вынужденно придется ожидать ночь, как жаль, что нельзя перешагнуть в завтра, перелистнув страницу книги, опустив занавесь как в театре.... Сама конструкция дня распалась, оставив одни лишь острые осколки, о которые легче легкого разрезать мягкую ткань. Мы до безумства гордые птицы, чтобы друг друга со всей искренностью простить, чтобы загладить общую вину и наладить настроение, чтобы не болтыхаться весь вечер в терзанье и самоанализе. Мы настолько гордые, что даже не удосужимся воспользоваться лицемерной импровизацией.
Домой я возвращаюсь часам к семи, специально раньше, по настоянию Карины, чтобы не столкнуться с ее родителями. Лучи заходящего солнца светло-оранжевым преображают комнату. Фисташковые стены кажутся настолько симпатичными, что я даже перестаю замечать на них огромные пятна въевшейся грязи или плесени, вытеснившей краску. После темных вечеров зимы на светлое помещение бедняка намного приятнее смотреть, под таким освещением оно даже кажется родным… А все-таки с ним связано прилично… Если бы не эта комната, суеверно раскидываю мозгами я, ни о какой бы случайной встречи с Кариной можно было бы не мечтать… Это не выявленный закон жизни: если невзначай задумался о том, что с местом, в котором на данный момент живешь, каким бы убогим или величественным оно не является, будет связано нечто, значит, спустя года – семечко непременно прорастет рано или поздно – воспоминания вздумают волновать сердце.
Встав ровно посередине, я осматриваю свою комнату: нет ни в ней, ни у меня никаких ценностей, разве что писательство, и то ценно оно исключительно для меня одного, да и его. Творец всегда высоко оценивает собственное творчество, каким бы оно в сущности не являлось. Я пропитан любовью к своим работам, но это ведь ровным счетом ничего не значит, потому как пока что мои работы не принесли мне ни рубля, а успех измеряется именно в денежном эквиваленте…
Однако как я живу? Как на цыганском рынке. С семи утра до одиннадцати вечера пронзительно орут выродки соседей, в коридоре постоянно держатся разговоры на повышенных тонах, с кухни долетает звон посуды, скрипят двери, щелкают замки и этот тошнотворный запах дешевой еды… Этот вечный шум раздражает. Покоя никакого, как будто вовсе и не в своей крепости живешь. Меня раздражает, что в этой квартире невозможно уединиться с самим с собой. В коридоре или на кухне постоянно рискуешь натолкнуться в любое время дня и ночи на непонятных личностей… Мне стыдно признаться собственной девушке в том, в каких условиях я живу. А о том, чтобы привести ее в гости, предложить переехать сюда, можно и вовсе не мечтать…