– Не знаю.
Я попробовал как-нибудь повлиять на пламя, но ничего не получилось. Келвин тихо рассмеялся, не уставая умиляться над моей наивностью, и, обойдя тумбу за диваном, продолжил расставлять свечи.
Когда гостиная была подготовлена, Накайн, на груди которой висело старинное ожерелье из монет, поставила на кофейный столик чашу с водой, ступу и тканевый мешочек. Отбросив подушку, села рядом. Она развязала мешочек и вынула кроваво-красные цветы с хвостиками.
– Антуриум способствует творчеству и прибавляет уверенности в задуманном, – ответила Накайн.
– Откуда вода? – осведомился я.
– Из водопада.
Оторвав несколько лепестков, Накайн положила в ступу и принялась растирать их пестом. Получившуюся яркую пыль она добавила в чашу и, хорошенько взболтав, проговорила шёпотом три раза:
– Не оставляй, талант, своё дитя. Пусть Эйден фотографирует лучше прежнего и обретёт мощь вдохновения, которое утратил. Вода и земля, не дайте равновесию пошатнуться. Перед чёрствостью и злом не отворяйте ворота. Отворяйте перед светлой красотой, пониманием и любовью.
Затем она обрызгала меня и попросила сделать большой глоток. Я взял чашу и сморщился ясному отражению.
Накайн сказала требовательно:
– Пей.
Келвин махнул, повторив беззвучно:
– Пей.
Я коснулся губами воды, резко отпил и отстранился, стукнув чашей по столику. Во рту растеклась гадкая, ни с чем не сравнимая горечь. Накайн улыбнулась и сильно хлопнула меня по спине.
Она предложила произнести молитву, которая звучала до этого, но с крошечной поправкой. Я заменил имя местоимением и прочёл предложенную бумажку. По окончании обряда Накайн достала из кармана платья длинную белую нить и продела её через припрятанный амулет в виде мясистого кактуса. Потом спрятала его в мешочек, где лежал незавядший цветок.
– А это зачем?
– Чтобы не лишился самообладания, если дело примет скверный оборот.
– Он должен остаться у меня?
– Да.
Накайн прошла по гостиной, задув свечи, и в каком-то странном восторге взъерошила волосы. Я захотел вытереться, но она меня сразу же остановила.
– Нельзя. Ты должен обсохнуть.
Она скрылась в спальне, что-то монотонно причитая.
– Всё? – прозвенел голос Хью, которого явно удивило, что обряд закончился так быстро.
Я протянул пятки к деревянному полу и с наслаждением принял исходившую от него прохладу.
Келвин спросил:
– С тобой всё нормально?
– Да. Теперь да.
– После обряда надо дать телу отдохнуть. Вы будете спать в гостиной, а я в своей комнате. Зовите, если что-то потребуется. Сейчас принесу одеяла.
Одеяло, притащенное Келвином, было тяжёлым, будто свинцовая гиря. Засохшие песчинки антуриума кололи щёки, лоб и нос. Когда все разошлись по комнатам, я отряхнулся и прикрыл толчёные лепестки ковром.