Мы пересекли раскидистые монстеры и, пробившись сквозь толпу, взобрались на холм, откуда открывался вид на Капитолий.
– Я хочу нас сфоткать.
– Прямо сейчас?
– Да.
– Разрешишь это сделать мне?
– Не разрешаю, – он насмешливо ухмыльнулся.
Клянусь, никогда не видел, чтобы у кого-то так ярко светились глаза. Щёлкнув затвором, он посмотрел фотографию, но мне почему-то не показал.
– Получилось?
Он выдавил короткий смешок.
– Такую только в рамочку вставить.
– Что там?
Келвин получился на фотографии замечательно, в отличие от меня. Перед тем как сделать снимок, он не предупредил, что я испачкался мороженым. На носу, в уголках губ и на подбородке подсыхали оранжево-жёлтые сладкие пятна. Ко всему прочему, комичности добавляла моя серьёзность. Я вытерся тыльной стороной ладони и возмущённо насупился.
– Удали.
– Не дуйся. Можно я всё-таки оставлю? На память. Обещаю, что не покажу ни единой душе, даже если будут пытать! – Келвин приложил ладонь к сердцу.
– Понравилась? Я же на ней стрёмный и смешной, – возразил я. – Так на всех фотках. Кстати, я поэтому и не люблю семейный альбом. Он будто создан для того, чтобы родители позорили меня перед родственниками и остальными гостями. Я не преувеличиваю.
– А по-моему, милый и естественный, – он обескуражил невинным тоном. – Эйден на улице. Эйден лопает сладкое. Послушный, доверяющий Эйден.
– Келвин на холме. Келвин с камерой. Романтичный, возвышенный Келвин.
– Я и впрямь такой?
– Ещё проницательный и озорной, – вырвалось у меня неосознанно. – Вру, не всегда… или… Без понятия.
– Если мы будем встречаться и дальше, я загоржусь, – игриво промурлыкал Келвин.
– В гордости нет ничего страшного. Это не порок.
– Тогда почему ты не гордишься и заставляешь удалить фотографию?
– Дело не во мне. Я не очень люблю щёлкаться.
– Попробуем в последний раз? – спросил он, призывно подмигнув. – Если не зайдёт, то я больше не буду тебя заставлять.
– В последний.
– Улыбнись.
Его шершавая щека приникла к моей разгорячённой щеке. Дужка очков холодила за ухом. Я замер в ожидании, следя за действиями Келвина, которого явно не смущала наша близость. Он держался спокойно как удав и на моё невнятное хмыканье реагировал без робости, в то время как я не находил себе места, не представляя, как скрыть румянец и волнение.
– Насчёт три. Раз, два…
Я запомнил день с его запахами и звуками и попытался вложить всё, на что был способен, в слабую ласковую улыбку.
– Три! – произнёс он громко, заглушив голосом удар от неудачного падения мальчишки на лонгборде15.
– Ну как?
– Супер.
У него было прямоугольное лицо с высоким лбом и ямочка на подбородке, и примечательный круглый нос. Над правой бровью выделялось родимое пятно. Тёмный, полный, складный Келвин, одетый в жёлтую новенькую толстовку, представлял приятный контраст со мной, светлым, худым, угловатым парнем в любимой, застиранной, безразмерной футболке с изображением группы «Thirty Seconds to Mars»