.
Часть снимка занимали плоские крыши. В далёком бледно-синем небе парил дельтаплан, похожий на огненную птицу.
Я не был жалким, смешным или каким-то не таким. Отнюдь, всеми фибрами души я излучал искренность, трогательную красоту. Мы излучали.
У меня всегда был зелёно-карий цвет глаз? Взгляд, в котором читалась жажда знаний и новшеств? Неужели в альбоме, на фотографиях, где я грыз пластиковую ежевику или где учился играть на гитаре, нервно трогая за струны, чертовски плохо падал свет? Почему я всячески отпирался от прошлого и не намеревался разгадать секрет утерянных воспоминаний?
Какую бы ошибку я не сотворил, я знал и чувствовал, что был рождён вовсе не для скорби. В голове вертелась мысль: «Ты не жертва обстоятельств! Думай шире, глубже, и тогда, может быть, тебе откроется тайна».
– Потом скинешь?
– Я был прав? – спросил Келвин. – Фотографироваться и фотографировать полезно и увлекательно. Спасает от однобокости в суждениях.
– Да. Позволишь что-нибудь заснять?
– Например?
– Древесную стружку, банку из-под фанты…
– Шляпку немолодой леди? – закончил Келвин.
– Только… я не умею. Понимаю, что навязываться не круто, и ты наверняка распланировал день, но что, если мы задержимся на холме? На часок-другой.
– Я покажу, – ответил он.
– Вот так просто?
– А зачем усложнять? – изобразил непонимание Келвин.
Я отошёл к декоративной ограде, за которой работал старый косильщик. Наклонился перед плоским гладким камнем и, подковырнув пальцем, откинул в сторону, прерывая идиллию. Внизу барахтался жук с красивой лаковой спинкой, отливающей холодной голубизной. Явно рассерженный, что его потревожили в ранний час, он зажужжал, точно пропеллер.
Келвин глухо простонал:
– Ну и чего ты к нему прикопался?
– Посчитал, что именно под камнем найдётся моя первая модель.
– Мне нечасто приходилось заниматься макросъёмкой, но я помню бабочку из сада. – Он присел рядом, держа фотоаппарат в полной боевой готовности.
– В каком положении находиться? Как подбираться? Как дышать? А может вообще задержать дыхание, чтобы пальцы не дрожали и чтобы ничего не смазалось?
– Это будет лишним, – возразил Келвин. – Твоя модель ползает, гудит. Она не статуя в музее, а живое существо. Вон как шевелит лапками.
– Вижу, что не мёртвое.
– Сосредоточься только на нём. Он есть, нас нет.
– И тебя?
– И меня. Жук – это главная цель, потому что единственная. Прислушайся, как под его животом шуршит земля, как дёргаются усики. Как вся злость мира собралась в этом невесомом организме.
– Он сердится, – поддакнул я.
– О-о-о, ты даже не представляешь насколько! Он готов лопнуть от ярости, как перекачанный гелием шарик.