В суде вину, конечно, не признал, а перевёл стрелки на меня. Оказывается, я был доступным и разрешил себя раздеть. Свой поступок он объяснил тем, что захотел других ощущений. Приобретя новый опыт, он сделал вывод, что его, в большей степени, заводят парни, а не женщины и что близость с женой разительно отличается от близости с незнакомцем, над которым он абсолютно властен, как дрессировщик над дельфином.
Я проходил терапию с добродушной пухлой женщиной, носящей парик, чтобы закрыть лысину. Каждый раз при встрече я писал на специальном бланке, что чувствовал. «Бумага всё стерпит», – говорила она. После сеансов я списывался с Келвином или заходил к нему, и мы вместе смотрели фильмы, заказывали пиццу или убирались.
Я мечтал повзрослеть, чтобы отправиться в путешествие. Куда угодно, словно мы герои папиной песни.
– Почему как будто?
– Ну…
– Ладно, не объясняй.
– Напишешь, как прилетишь? И как только поселишься в хостеле. Не забудь.
– Не забуду, – проговорил он и, поцеловав меня в лоб, добавил растроганно: – Алоха, Эйден!
– Алоха, Келвин!
Это означало и конец, и начало, и вечный круговорот счастья.
Сказав остальным пока, Келвин направился к паспортному контролю.
Однако странно, что Чарльз спрашивал, зачем я фотографирую. Он же был поваром, наверняка любил готовить!
Келвин помог мне ухватиться за дар, пока он совсем не померк, как золотой цветок, у которого оборвали лепестки. Но дар нельзя удерживать или прятать, иначе он рассыплется или скукожится. Настало время его отпустить.
История вдохновлена песней «Aloha 'oe»
группы «Neverland in Ashes»