– Это кто ж тебя, милок, так содержит? – спросила она.
– Спасибо вам за уборку, – пробормотал больной. – Дочка за мной ходит. Приносит еду, но она работает, у нее мало свободного времени, вот и запустила меня маленько.
– А где ж она трудится? – вновь удивилась Марья Ивановна.
– Маникюрщица она, но ездит куда-то далеко, а еще ко мне нужно.
– И что ж, дети у нее есть?
– Да нет, детей пока нет.
– Где ж она живет, в общежитии, что ли?
– Да нет, у нее свой дом.
– А где же твой дом, милок? – не унималась Марья Ивановна.
– Это долгая история, – отвечал Павел. – А вам еще раз спасибо за уборку.
– Да что уж тут, – отвечала пожилая женщина. – Это моя обязанность.
Весь день Марья Ивановна находилась под впечатлением этой странной истории. Странно и непонятно было ей, почему после такой болезни человек плохо питается, всухомятку, не ест горячего, не вымыт, не чесан, белье грязное, что же за дочка такая, да и на пьяницу он не похож, уж пьяниц она навидалась на своем веку. Вечером, закончив все дела, Марья Ивановна шла по тихой улочке, спускавшейся к подножью холма, к себе домой. В деревне она знала все тропинки, закоулки, сараюшки и повороты, примечала каждое деревце. Она родилась в Мурове. Когда-то ей казалось, что их усадьба расположена на окраине деревни, но деревня разрасталась, особенно в последние годы, появлялись кирпичные дома-особняки, постепенно вытеснившие деревенские домишки в три окошка, и за их домом вырос еще целый поселок. И ее отец, и муж были плотниками. Ей казалось, что жили они всегда хорошо, в достатке. Она гордилась резными наличниками-оберегами на своих оконцах, с коньками и солнышками по бокам, с лебедушками и ночными солнышками, с кружевными кокошниками. Бережно их подкрашивала по весне. Это была ей как бы памятка об отце и муже. Всю мебель в их доме сделали своими руками ее отец и муж. Она любила отдыхать на скрипучем диване, сделанном еще ее отцом, а обедала за столом и сидела на стульях, которые смастерил муж. В девяностые, когда все в жизни перевернулось, после пьяной бессонной ночи пошел в люди на подработки ее муж. Потащил шкаф на высокий этаж, упал и уж более не встал. Оттого не любила она эти новые вымученные строения, оттого так и поразил ее больной старик Павел после инсульта, да и не старик он был вовсе, а запущенный, несчастный горемыка какой-то. Было у Марьи Ивановны свое хозяйство: куры, три козочки – одна дойная Беляночка и двое козлят, козочка Клякса и козлик Бодучий. А еще в этом году взяла она поросеночка, и, как и в прежние годы, поросенка звали Мотькой. От соски отошел, теперь ел все за обе щеки: и из столовой отходы, и комбикорм. Раньше хозяйство было у нее большое: еще и овцы, и корова, но, как одна осталась, пришлось сократиться, поменять корову на козу, хотя и нелегко это было, а помощником был у нее сын Пашка, славный и добрый парнишка, который учился в политехникуме в Дмитрове и жил там, в общежитии, а по субботам приезжал домой. А вот дочь редко радовала ее приездами. Муж – военный, внучка, жили под Ленинградом. Теплым двором своим она очень гордилась. Сын соорудил добротный козлятник с широкими загонами и полками-лежаками вдоль стен. А вот уход за животными – все лежало на ней. Скучать и жаловаться ей было некогда, да и некому. А все ж порой тоска накатывала такая, что ничем не заглушить, хоть вой. Хоть сердце и суставы давали о себе знать, но нагружала себя по полной, лишь бы меньше свободного времени оставалось.