Я метался вокруг его дома, не желая в этот раз уходить ни с чем. Ведь он мог бы помочь им – тем людям, которые дежурят на посту; он бы мог помочь мне – мы знакомы столько лет – поддерживать этот костёр! Я прервал вихрь мыслей, резко ударив в дверь, вдруг прорвавшись внутрь дома.
– Аййй, что б тебя… – послышалось от Ивана Иваныча. Судя по звукам, он поднялся с кресла и пошел прямо ко мне. Я затаился у самого выхода, чтобы не спугнуть его. И когда он оказался рядом со мной, набросился на него со спины, схватил и вытолкал на улицу. Там валялись брошенные мною гостинцы. Я силой дотащил его до того места, где лежали, сваленные в кучу треск веток, аромат супа и обрывки смеха.
– Холод собачий, что б вас всех… – выругался он, распинав всё, что было приготовлено для него, и развернулся обратно к дому.
Этого я не мог вынести: я буквально налетел на него, чуть не сбил с ног, испугался своей же силы и уже аккуратно, легко подтолкнул его вперед. Иван Иваныч замер. Я заметил, как дрогнули его уши, уловившие смех и голоса людей; как сморщился нос, не веря, что ощущает запах костра; как тонкой влажной пленкой затянулись глаза, еще не видя, но уже – предвидя.
– Я вернусь, – прошептал он мне, медленно, но решительно поворачивая к дому. Не прошло и 15 минут, как он появился на пороге одетый, готовый идти в путь.
Костёр встретил его горячим пламенем и теплыми объятиями, разговорами: кто таков, откуда родом и, самое волнительное, думаешь, отстоим Шиес?
«Отстоим-отстоим» – говорил то ли мне, то ли себе Иван Иваныч, собираясь на очередное ночное дежурство. Мы хорошо сработались за прошедшие полгода: выходили на разведку всегда вместе. Я старался держаться чуть впереди, чтобы передавать ему звуки, запахи – все важные сведения. Но иногда мне нечего было сообщать. Мутная, зернистая темнота ночи создавала помехи: в черно-белой ряби вдруг начинали мерещиться фары подъезжающих машин с топливом, а между голыми, прикрытыми лишь снегом ветвями деревьев пробегал шепот охранников. Чаще всего мы дежурили на насыпи около станции Шиес: оттуда было видно стройку и наш лагерь. Там меня одолевало настоящее безумие. Я крутился вокруг Ивана Иваныча, желая в этом зернистом сумраке найти хоть крупицу правды; забирался под его тулуп, ощущая своё бессилие.
– Тише-тише, – успокаивал он меня, и я затихал на минуту, а потом вновь уносился к железной дороге.
Я нес двойную вахту: дежурил с каждым активистом и приглядывал за Иван Иванычем: здоровье-то у него не очень. С последним мне помогали волонтёры. Сейчас, стоя за окном вагончика, я видел, как ему наливают горячий, свежезаваренный иван-чай, и безмолвно радовался их находке. Ведь разве может быть что-то лучшее для Иван Иваныча, чем иван-чай? Тёплое стёганое одеяло укрыло его от меня, и я отправился к посту с новыми активистами.