«Всего там было достаточно. Не знаю, как так получилось, но они меня выследили. Это было перед твоим днём рождения. Я взяла у Оксанки пару таблеток, хотела, чтоб мы с тобой вместе побалдели, праздник хотела тебе устроить настоящий. Они меня прямо на улице задержали. Там был тот, из ФСБ, что обыск проводил», – она снова заревела.
У неё даже легкая истерика случилась. Ирка то начинала говорить, то снова пускала слезы, обнимая свои колени.
«Что мне оставалось делать? Это же вся жизнь под откос! Я ведь только на юрфак поступила… Я ведь адвокатом хотела стать… Он мне как нарисовал картину… Я была готова на всё… Русланчик, у меня выбора не было… Я не знала, что мне делать».
Я молчал. Не знал, что тут можно было сказать.
«Почему ты тогда мне не сказала, когда в последний раз пришла?» – спросил я её.
«Боялась. Очень сильно… Меня запугали и сказали, чтоб ты ни о чем не узнал. Им надо было тебя снова в СИЗО запихать», – она продолжала реветь.
Наконец, я к ней подошёл, присел на корточки, обнял за голову. Она продолжала сидеть, скрючившись, закрыв лицо ладонями. Волосы её пахли чем-то приятным и свежим. После камеры обоняние сильно притупилось и различались только плохие и хорошие запахи. Только чёрное и белое. Только злое и доброе.
«Слушай, – спросил я её, когда она немного успокоилась и перестала всхлипывать, но так же продолжала сидеть, пряча от меня лицо, – я в материалах дела справку видел: они меня ещё давно пасли, до покемонов?»
«Помнишь, я тебе говорила про киберпатруль?» – подняла она голову. Глаза её были мокрые и красные.
«Ну да», – стал припоминать я тот разговор.
«Мы только познакомились с тобой. Я твой ролик смотрела на телефоне, а он увидел. Попросил ссылку кинуть, – она то смотрела мне в глаза, то отводила взгляд. – Мы с ним в школе дружили. Ну так, несерьёзно всё было. А потом, когда тебя встретила, с ним всё сошло на нет».
«То есть это твой бывший меня фээсбэшнику сдал? – осенило меня. – Тебе в отместку?»
Ирка ничего мне не ответила, а только снова заревела, обняла меня за шею, крепко прижавшись.
«Вы видели смонтированный ролик? – спросил Ирку адвокат. – Этот ролик вызвал у вас какие-то чувства? Был ли он для вас оскорбительным? Может быть, у вас появилось после просмотра желание с кем-нибудь расправиться?»
«Да, ролик, конечно, видела. Какие чувства?» – она вдруг замолчала.
Ее глаза вмиг наполнились слезами, готовыми хлынуть водопадом. Она впервые за всё время допроса посмотрела на меня.
Разве мог я её в чем-то винить? Ей только-только исполнилось восемнадцать. Она была красива, как золотая осень. Какие глупейшие ошибки приходятся на эту славную пору! Кто из нас думает о последствиях, об ответственности, об угрызениях совести в это время? Мы легко влюбляемся, легко любим, легко расстаемся, легко забываем, легко прощаем. Даже ненавидеть у нас в эти годы получается как-то по-особенному легко, без злобы. Как же я её любил! Я любил её тогда, в кафе у огромного окна. Я любил её и там, в моей уютной съёмной берлоге, и в адвокатской квартире. Я загибался без её любви в тёмной и вонючей камере. И как же сильно, наверное, ещё сильней и безрассудней я любил её в тот момент, когда она ответила на последний вопрос и закрыла лицо ладонями: