«Так и есть, – согласился я, – мне их чувства в целом безразличны, и уж тем более я не выделяю, кто из них лучше: мусульмане, православные или католики».
«Ха! – перебил меня адвокат. – На днях знакомый прокурор анекдот рассказал. Девочка десяти лет говорит:
– Какое счастье, что мы православные. Вы не представляете, как я ненавижу этих католиков.
– Это почему?
– Как вы не понимаете, они же молятся примадонне!
– Деточка, примадонна – это Алла Борисовна Пугачева, а молятся они Мадонне, по-православному – Матери Божьей. Это одна и та же женщина.
– Да-а?»
Кстати, обычно в карантине выдерживают неделю. Но мой адвокат поговорил с руководством СИЗО и попросил перевести меня в более нормальные, если так можно сказать, условия. Хорошим аргументом, судя по всему, послужило нарастающее внимание к моему делу со стороны телевидения и других СМИ. Поэтому через день меня подняли в хату.
В новой камере всё очень сильно отличалось от того, что я видел ранее. Камера была вдвое больше прежних. Хоть она и была на восемь человек, но в ней было довольно просторно. Свет исходил из большого, хоть и зарешеченного окна, у которого стоял большой стол, и за ним могли все уместиться. Первое, что мне бросилось в глаза, был телевизор, по которому шло какое-то ток-шоу и ругали Украину. В углу стоял холодильник. И уже совсем меня обрадовал туалет, который размещался в закрывающейся кабинке. А когда узнал, что в дальнике, как по-тюремному называют гальюн, ещё и слив работал, так вообще радости моей не было предела.
Атмосфера, в которую я попал, прямо скажу, была благоприятная. Камера была чистая и даже светлая. С домашними условиями, конечно, не сравнить, но на контрасте с изолятором и карантином моё пребывание в ней не казалось уже настолько ужасным. В камере было три человека: накачанный мужик, тощий не то узбек, не то таджик и лысый. Я зашёл и, делая голос нарочито грубее, чтобы казаться здоровее и матёрее, поздоровался со всеми, обращаясь при этом больше к качку.
После знакомства и небольшого рассказа о себе мне дали затертый тетрадный лист, на котором довольно разборчивым почерком были записаны правила арестантского Уклада: «Приветствуем Всех Порядочных Арестантов, мужиков, кто впервые в неволе! Всех, кто живёт Нашей Жизнью Воровской! Всех, для кого Воровские Традиции святы и незабвенны! К Вам это Обращение касаемо Уклада Жизни Нашей в неволе…»
Правила занимали обе стороны двойного тетрадного листа. Были четко выделены заголовок и абзацы. Буквы выписаны старательно, но несколько помарок я всё же обнаружил. Некоторые слова были подчеркнуты одной линией, другие – двойной, а третьи – волнистой, прямо как подлежащее, сказуемое и определение. В конце значилась надпись о времени переписывания и были указаны имя и фамилия того, кто постарался над письмом: «Серж Белый». Хотя, скорее всего, это была не фамилия, а