и этот не простой день.
А в завершении этой истории можно добавить, что Никитину так и не отпустили на похороны мужа. Ее диагноз был слишком серьезным, чтобы лишний раз травмировать ее психику. Через несколько дней Ольгу навестила сестра и сообщила, что похороны прошли нормально. На поминках было много людей и преданного жене Николая похоронили по ее желанию в городе N, а не на его родине в деревне Отрадное. Эти новости немного успокоили вдову, но до выписки из психушки Никитиной было еще очень далеко.
Глава 17.
Это утро началось с неожиданного визита Фенечки. На старухе были чистые спортивные штаны, красивые с яркой вышивкой домашние тапочки и черная теплая ветровка. Черный капюшон, натянутый практически на самые глаза старухи, делал ее бледное лицо мертвенно-белым. Фенечка выглядела устрашающе, словно в палату вошла не старая женщина, но сама смерть. Во всяком случае Кристине именно это сравнение пришло в голову. Лаврентьева наблюдала, как старуха обвела палату бессмысленным взглядом, словно решая куда направиться в первую очередь. Потом, не издавая ни единого звука, Фенечка двинулась к проходу между кроватями, цепляясь сухонькой ладошкой за спинки. Она дошла до окна, развернулась и потопала в обратную сторону. Так же неторопливо старуха отправилась гулять и по второму проходу, а поравнявшись с Власовой остановилась, пристально вглядываясь в ее лицо. Философиня страдальчески скривилась и громко сказала:
– Наташенька, пожалуйста, позови надзирательницу. Ты ближе всех лежишь к коридору. Пусть она выведет эту больную из нашей палаты.
– Хорошо, – легко согласилась Наташа и поднялась с постели.
Фенечка то ли поняла, о чем говорят женщины, то ли ей не понравился голос Власовой, но именно в этот момент старуха забубнила на одной ноте свое любимое: «Ню-ню-ню. Ню-ню-ню».
– Господи! – всплеснула руками Власова. – Как ее успокоить? Мне за первую ночь пребывания здесь ее голос просто осточертел!
– Как я вас понимаю! – поддержала Власову Кристина. – Я тоже прошла через этот ад, когда попала сюда. Но угомонить ее могут только надзирательницы. Но они почему-то никогда этого не делают.
– Да пусть себе гуляет, – вставила свое слово Алиса. – Вам что, жалко? Не может же она целыми сутками сидеть в одной палате.
– А тебе нравится этот бубнеж? – впервые проявляя раздражение, спросила Власова.
– Ну и что? Пусть себе бубнит. Я, когда лежала в шестой, к этому привыкла. Побубнит и перестанет.
Анна Яковлевна зажала уши ладонями и со страдальческим выражением лица наблюдала за Фенечкой. И тут в палату вошла сменившая Хрипатую сестра Старовойтова.