Старикам спокойной ночи.
После слова чмошного "отбой"
Пусть приснится дом родной,
Море водки, пива таз,
Ну, и дембельский приказ...
А дедушкам, даже после такого нежного напутствия, не до сна. Бессонница прочно берет их в тиски. Дембеля долго ворочаются в постелях, тяжело вздыхают и ежеминутно выходят покурить. Сладкие грезы не дают им сразу уснуть.
И все оставшееся до отправки время они только и занимаются, что в сотый раз утюжат парадную форму, перебирают нехитрое содержимое дембельского, за пятьдесят пять чеков, чемоданчика-дипломата и гадают, когда же будет отправка.
А душары, еще такие зеленые, как поля афганцев за проволокой, колючим корсетом стягивающей бригаду со всех сторон, с завистью и тоской смотрят на дембелей. Они мечтают о том времени, когда и сами будут с полным на это правом произносить такие священные и сладкие для каждого солдата слова: приказ, демобилизация, Союз, отправка, первая партия...
Вот из такой жизни и выламывался сейчас Веткин. А, вернее, это жизнь выламывала его, не оставляя при этом никаких шансов на счастливый дембель. Минул год службы в Афгане, а недавний приказ возводил его на третью ступень, наделяя при этом всеми негласными солдатскими привилегиями, соответствующими высокому званию "фазана Советской армии и Ограниченного контингента Советских войск в Афганистане".
Однако Веткин, так и не успев вкусить всех прелестей этой жизни, становился "чмом", изгоем, парией, отвергнутой коллективом. Быть чмом неизмеримо страшнее, нежели душарой. У последнего - прямая дорога к почетному и заслуженному дембелю, у первого - тяжелый, тернистый путь на свою Голгофу. Оказаться чмом означало только одно - ишачить, не разгибаясь, до самого последнего дня службы, снося при этом унижения и издевательства, особенно со стороны всеми угнетаемых духов.
На следующее утро Ковалев, хмырь и душара, перевернул застеленную постель Веткина, дерзко глядя при этом на ее владельца. Веткин поначалу остолбенел от такой наглости, затем рванулся в сторону "обуревшего душары". Но вокруг отпрянувшего и съежившегося Ковалева мгновенно выросли хмурые напряженные дембеля: "Молодого бить!? За что? Он же нечаянно!"
Опешивший Веткин растерянно огляделся. Вокруг с перекошенными от злости лицами стояли те, с кем он год тянул тяжеленную солдатскую лямку. И даже молодые обнаглели до того, что осмелились смотреть на Веткина с презрением и ненавистью. Солдат разом все понял, и губы у него задрожали.
- Это не я, пацаны! Гадом буду - не я стучал! - зашептал Веткин, нервно облизывая пересохшие губы. - Не я! Не я стучал! Чтоб мне сдохнуть на этом месте! - сорвался на крик солдат, надеясь, наверное, хоть этим доказать свою невиновность.