Не говоря уже о подневольных, глубокой печалью и страданием, а порою и мукой отзывался миражный расцвет империи в сердцах честных людей из дворян. Стыд и тупое бессилие сопровождало их на каждом шагу ввиду их принадлежности к «лучшему» общественному классу. Многие не знали, даже не могли догадываться, что конкретно задевало их, усиливая душевную и чувственную опустошённость и боль.
Осознавал ли всю подоплёку, скажем, Пушкин, сначала вслед за Радищевым устремлявшийся к вольности для угнетённых, а позже круто поменявший своё отношение к этому честнейшему и бескорыстному подвижнику?
Пушкина мы выставили на постаменты, канонизировали в школьных программах. Никто не берётся глубоко вникнуть в те многочисленные места в его творениях, которые перенасыщены текущей беллетристикой и в эстетическом значении уже давно потускнели, не вызывая живого интереса у новых поколений читателей. Музейные работники, искусствоведы и экскурсоводы обогатили наши знания о личности поэта; но они запретили себе и нам смотреть на великого нашего любимца без пафоса и уже почти не видят в нём представителя его дикого времени.
Он был вольнолюб и крепостник – эта особенность никаким образом не отмечается в серьёзных исследованиях. Двойственное в поэте делают неразличимым. Почему о своём слуге Никите, находившемся рядом, сопровождавшем его всюду на протяжении многих лет, он проговорил так скупо и отстранённо – всего в считанных строчках? Будто лишь по великой случайности тот попадался ему на глаза, представляя собой не человека, а неодушевлённую вещь, наподобие телеги или хомута на лошадиной шее. Да, Никита – не Панса, не оруженосец отдалённых времён, о котором заботился и с которым постоянно беседовал и совещался дон Кихот. Нельзя от сочинителя ждать обязательных описаний того, что могло бы стать интересным или поучительным в суждениях, привычках, характере, поступках слуги.
Но не в том ли здесь суть, что автор использовал вольность как только мету для возвышенной поэзии, предпочитая находиться в господствующем сословии, что обязывало его и писать исключительно о нём и его субъектах?
Это было удобно делать и приносило эффект: ведь учреждённой вольностью сытое сословие дворянства по-своему окрашивалось в благородные цвета и оттенки; внутри него вольность открывала огромные пространства для распрямления и возвышения духа в каждом, кто попадал в избранный круг.
Только в том случае, когда взгляд опускался вниз, к подневольным, могли возникать не идеальные, а практичные, житейские, социальные соображения. Но их так не хватало! В зрелом возрасте Пушкин боялся бунтов, из-за чего опасался выезжать в центральные губернии, и, естественно, это был страх крепостника. Его слуга хотя и мог рассчитывать на доброе к себе расположение со стороны просвещённого барина, однако оставался абсолютно смятым как личность и не удостоенным никакого господского внимания и интереса. Такое отстранение имело характер всеобщий. До сих пор, когда рассматривали события века дворянской вольности, этого изъяна в нём не замечали.