Чтобы не вдаваться здесь в мелкие подробности, стоит сказать хотя бы о большей предрасположенности коренных прибалтийцев к западу, а не к востоку, по отношению к которому они всегда держали себя достаточно замкнуто и отстранённо.
Когда возникла ситуация приобретения подлинного суверенитета, вместе с претензиями к Москве, как главной виновнице имевших место притеснений и хозяйственного развала, прибалтийцы предъявили свой счёт и «пришельцам» от неё, бесцеремонно лишая их прав человека. И не надо изгибаться в извинениях: дескать, виноваты в этом только государственные правители и учреждения, а граждане – ни при чём.
Без их поддержки и участия нынешняя националистическая политика в Прибалтике, направленная на восток, была бы невозможной.
По схожему образцу развивались националистические брожения в Таджикистане, Казахстане, в бывших автономиях. Да, собственно, везде в мире национализм официальный превращался в таковой из бытового. И всегда, если не хватало для этого внешних признаков на телах людей (загорелость, узкоглазость, чёрный цвет кожи и проч.), наиболее действенным средством давления на «несвоих» избирался язык. Тотальная зараза языкового насилия из области быта легко и быстро перекочёвывает в служебные и прежде всего в профессиональные коридоры.
Развитие нашей цивилизации происходит в таком направлении, что общества обречены сталкиваться с возрастанием роли и доли профессиональных сленгов в словарных запасах. Сравнительно благополучная в материальном достатке Суоми бьётся в тисках обюрокраченного делового языка.
Финский язык в его производственном и учрежденческом видах до такой степени засорён канцелярскими оборотами и заимствованиями, что сами финны уже не в шутку рассуждают о способах его «перевода» на обычный, «коренной» язык. А во Франции ещё в ХХ веке был принят специальный закон, призванный уберечь язык нации от засорения.
В России ни о чём подобном и речи пока никто всерьёз не заводил. Под влиянием специализации в науке, технике, сервисе, а также интервенций иностранных языков продолжается отторжение россиян от их языка. Тем не менее это не самая большая опасность. Язык, несомненно, величайшая ценность, но если он изменится и будет совсем другим, то этому воспрепятствовать никто не сможет. И проблемы-то в этом, кажется, нет: без языка ещё ни один народ не оставался. А вот то, что в бытовом и профессиональном плане он приобретает значение барьера, – это опасно. Здесь миллиардами и миллионами появляются ростки насилия одних и унижений других.
Профессиональная тарабарщина врача, наставляющего больного, или снобоватость музыканта, которому почему-то кажется странным, что его собеседнику малопонятно слово «легато», – эти приёмы языкового насилия далеко небезобидны. Ибо тот, кто унизил, сам столь же не застрахован от унижений, а их судьба наготовила ему также охапками: они его накроют, как только он выйдет за порог помещения, где унижал других.