– Давайте отойдём; вы и я.
Алекс не двинул даже мускулом. Тогда те двое разом качнулись и вместе с их тенями зашагали в голову экипажа, унося также фонарь.
За ними поплёлся и кучер; двигаясь вдоль фуры, он наощупь удостоверился в наличии облучка и, охая, медленно взобрался на него.
– Дело для вас хотя и непривычное, но не так чтобы и сложное, – приступил главарь, прокашливаясь на отдельных последующих словах или частях фраз. – В имении, куда вам ехать, через управляющего попросите нам помощи пропитанием и лечением. У нас недужные, один сегодня помер. Хозяин ничего знать не должен. К нам, насколько позволяет его положение, он добр и даже в помощи не отказал бы, хотя и во вред себе; мы предпочитаем не чинить ему неприятностей. Управляющий пока ничего не знает. Выходец не из этого уезда. Обратится один из нас. Мы только просим. О вас узнали… – говоривший кивком головы указал на облучок.
Ничего особо таинственного поэту больше не представлялось.
«Их тут целая ватага. Держатся леса, глухомани. Они и волкам помешали. А возница-то – каков; – только – что с него взять!»
– Меня вам придётся подвезти, а если понадобится и защитить, – продолжал новоявленный собеседник. – Облава по дороге или что ещё. Будто еду с вами. Так и надо сказать, не позволяя никому рассмотреть кибитку внутри. А расстанемся на подъезде. До той поры ваши пистолеты будут со мной. Прошу!
– Я не приучен отдавать своё оружие кому бы то ни было, а тем паче разбойникам, – ровно, выделяя каждое слово, произнёс Алекс.
– Вашему реноме от того урону не будет; а противиться, как видите, без пользы, – парировал главарь, придвинувшись к поэту лицом, так что угадывалась нездоровая бледность на его щеках и губах.
– Значит, я у вас пленник?
– Как поэт вы – свободны. Сейчас, однако, вы не только поэт, но и барин. Да к тому же – проезжий. Извольте: кажется, и в лучших своих стихах вы представлены как не только поэт.
И он принялся декламировать начальные строки одного из его объёмистых стихотворных текстов, натужно, чтобы не допустить раскашливания, протягивая слоги и пробуя артикулировать отдельными из них; но – тут же и перестал.
Алекса круто задела эта прямая и так быстро изготовленная дерзость; от неё оставалось недалеко до грубой насмешки. Но он себя одёрнул, прикидывая, что, пожалуй, ничем тут возразить уже невозможно, да и не надо. Вернувшееся отточенное хладнокровие было весьма кстати, потому что как раз в этот момент могла случиться глупость, а за нею глупые же, то есть непоправимые последствия, разумеется, – для него, проезжего, таким вот бесцеремонным образом задержанного: разбойник протягивал руку как бы в намерении силой заполучить пистолеты, имевшиеся у Алекса.