Был тот час раннего утра, когда село уже успело стряхнуть с себя оцепенение тёмного времени суток и начиналась его обычная суетная жизнь. Пели петухи; лаяли собаки; в разных местах были видны или только слышалось тарахтенье гружёных и пустых телег в конных и воловьих упряжках; звенели вёдра у журавелевых колодцев и во дворах; какой-то жадной устремлённостью в область нового дня в этом потоке звуков выделялись поскрипы отворяемых и закрываемых въездных ворот и избяных дверей и громкие, до натужности, мужские и женские голоса.
Навстречу кибитке Алекса шли группой несколько мужиков, нёсших на себе свежеизготовленный деревянный крест, предназначавшийся, понятно, для установления на кладбище, часть которого была видна в отдалении, позади церкви.
В одном из проулков Алекс заметил двух конных жандармов в экипировке, одинаковою с той, какую имели уехавшие отсюда с отрядом; скорее всего, это был тот самый дозор или его часть, о котором сообщал Лемовский и обязанностью которого было регулярно объезжать село, услеживая, не объявятся ли тут подозрительные личности и не происходит ли того, что могло считаться несоблюдением установленного здесь надзорного порядка.
На фуру с едущим поэтом стражи, казалось, не обратили никакого внимания, так как их неспешное продвижение в сторону заезжавшего экипажа не было ускорено, что могло указывать на присутствие в поселении ещё одного или нескольких таких же служивых и что они находятся не иначе как при барском доме, несут караул там, размещаясь в том числе в верхней части бельведера, и непременно должны взять на себя наблюдение за прибывшею кибиткой, раз она направлялась не куда-нибудь, а именно к тому дому и ей до него оставалось проехать уже совсем немного.
Алекс и в самом деле увидел одного такого караульщика; тот, хотя рядом с ним не было никого, подчёркнуто выставлялся своей отменной выправкой, строго подогнанной к его фигуре одеждой с мундиром и увешанной подобием кисточки высокой кирасирской каске на его голове; он выжидательно, важно прохаживался у ворот, за которые предстояло въехать упряжке.
Приняв подобающую служаке стойку перед прибывшим, дозорный назвался в чине и, получив от поэта краткое повеление известить о себе хозяев усадьбы, открыл ворота и проводил его к фасаду здания.
Незнакомец, очевидно, сразу был кем-то замечен со стороны окон напротив, так как из дверей главного входа тут же вышел человек, торопливо спустившийся навстречу приезжему по ступеням невысокой, но внушительной по ширине каменной лестницы и доложившийся как приказчик. В доме он позаботился о размещении поэта; к гостю был приставлен слуга, что позволяло существенно упростить получение в усадьбе сведений, касавшихся как барской семьи, так в значительной мере и – крепостных. Слишком обольщаться этим, разумеется, не следовало: поэт хорошо знал традиции сословного гостеприимства, когда за прибывшими, нередко с пустяшным умыслом или даже безо всякого умысла, просто из любопытства, вызревавшего от бытовой скуки, кто-либо из владетельного семейства или даже из числа гостей устраивал слежку, и приставному слуге как раз и поручалось управляться с соответствующими доносами.