В воскресенье я проснулась в пять утра от какого-то шума. Натянув домашние джинсы и футболку, я выглянула в коридор, не понимая, что происходит. На кухне вовсю хозяйничал Саша: занавески были сняты, все вещи с подоконника переложены на стол и на тумбочки, сам подоконник блестел от чистоты, на рабочем столе я заметила около десяти стаканов со свежевыжатым соком, работали духовка (в ней пеклись песочные корзиночки) и посудомоечная машина.
– Прости, разбудил? – смущенно спросил Саша.
Я кивнула.
– Хочешь понравится?
– Обратно не хочу, – тихо ответил мальчик.
– Там плохо? – встревоженным шепотом спросила я, садясь за стол.
Мое воспаленное воображение уже рисовало самые страшные картины. Миллионы деталей, каждая из которых, возможно, по отдельности была бы не столь ужасна. Взять хотя бы еду в детском саду. В детском саду потому, что все детские учреждения, должно быть, похожи друг на друга. Пюре, манная каша с комочками (гадость), слипшиеся макароны… Бывало, что на полдник нам давали фрукты: половину банана или яблока. Но вишенкой на торте оставались… ложки, которые должны были заменить собой все имеющиеся в нормальной жизни приборы. Как обходиться с таким ограниченным и весьма специфическим набором, нам не объясняли. Видимо, подразумевалось, что можно воспользоваться руками, что довольно нелогично, особенно учитывая, что из нас стремилась вырастить аккуратных детей 21 века, а не мартышек первобытно-общинного строя.
– Нормально, – не очень уверенно ответил Саша, садясь напротив.
Мама говорила, что я никогда не ходила в круглосуточный детский сад и обычно после дневного сна няня забирала меня домой. Но почему-то мне в это не верится. Почему тогда я помню ужины в детском саду? Почему помню, как нас строем куда-то ведут и сажают на горшки? Кажется, после сна. Скорее всего, после ночного. Мама говорила, что я что-то путаю, и быть такого не может.
– Там страшно? – спросила я, облизывая губы.
– Нет, просто одиноко…. И личного пространства нет… И все смеются, когда я плачу, а я не могу не плакать…
– Почему ты плачешь? – потерянно спросила я. – Из-за смерти мамы?
– Не только… Просто мне грустно…. Всегда.
– И друзья смеются? – недоуменно спросила я.
– У меня нет друзей, – Саша пожал плечами.
– Я думала, в детдоме у всех есть друзья, потому что вы там живете…
– Вовсе нет, – слегка рассерженно сказал Саша.
Ближе к шести я пошла в свою комнату: хотела снова уснуть, но не получалось. Вырисовывалось какое-то исчадие ада: родителей нет, друзей нет, есть только горячая манка, которую тебе насильно запихивают в рот (почему-то она мне постоянно мерещилась, хотя Саша не говорил о ней ни слова), какие-то ряженные взрослые и детский гвалт.