Бездельничал он около недели, в основном за бутылкой. Но однажды солнечным июльским утром он услышал во дворе знакомый до боли бандитский пересвист. «Сандора? – приятно ёкнуло сердце. – Но ведь ему до дому только весной?». Но свист повторился, и Санька выскочил на балкон. Сандора стоял под окнами в ушитом ПШ и с мягким кожаным чемоданом.
– Ты, что, дезертировал что ли, воин? – заорал на весь двор Санька.
– Так точно! – озорно ответил Сандора. – Вырезал наряд, взял в заложники замполита части и добирался из Забайкалья исключительно оврагами. Оба тут же захохотали и побежали навстречу друг другу. Обнялись они на площадке первого этажа и долго хлопали друг дружку по плечам, говоря какие-то глупости. Отдышавшись первым, Сандора с удивлением спросил:
– Смыка, что с тобой, блин?
– Что, следы пьянства налицо? – предположил невесело Санька.
– Я бы не сказал. – Отрицательно покачал головой Сандора. – Ты как-то сильно повзрослел что ли, лет на восемь – не меньше, и стал здоровенным, как Шварценеггер! Что, на штангу записался?
– Хуже! – отвечал заметно польщённый Санька. – Грузил, как Поддубный, почти целый год. Вахтовым методом – по десять часов каждый день, плюс ведро вина! Короче, если поздоровел, то от тяжёлой пахоты, а если постарел, то это от винища! Факт. Думаю, если бы ещё там полгода прогрузил, унесли бы меня на кладбище. Честно! Ну, а ты что так не по сезону вернулся?
– Комиссовали меня, Санька! – печально отвечал Сандора. – Учения у нас были войсковые, и попали мы со взводным на имитацию противотанковых мин. Мне селезёнку удалили и почки пришивали, а двухгодичника, лейтенанта моего – в клочья! Жалко, три месяца дослужить осталось. Но и то хорошо, что выжил в реанимации после внутреннего кровотечения и гематомы во весь живот. Две недели я не говорил после контузии, а потом стали учить по новой, как в яслях. И как видишь! Обещал дефектологу, что после русского выучу английский, еврейский и матерный.
– Ну, с английским и матерным понятно, а еврейский на кой тебе сдался? – в некотором недоумении спросил Санька.
– Пока в госпиталях валялся, в часть письмо пришло… из Израиля! – доверительно сообщил Сандора. – Дед мой там помер, Абрам Ильич Смирин.
– Это, про которого ты рассказывал, который добровольцем на фронт подался? – вдруг вспомнил один из детских разговоров Санька.
– Он потом попал в плен, потом к американцам, а уже в шестидесятые – на Святую землю следом за американской дочкой. Дочку его убили палестинцы, а сам он больше не женился. И вот осталось у него там что-то из недвижимости и денег. А у них это строго! Отец мой умер, а потому нашли меня. Я ответил, что приеду после дембеля, то есть поздней осенью или в начале зимы. Но вот комиссовали по ранению и надо, блин, собираться да вступать в наследование.