– Вам чего? – повернулась она ко мне, предварительно выключив микрофон.
– Здравствуйте. Вот заявка, – сказал я и протянул бумажку, подписанную командиром.
Она прочитала текст, полистала толстую растрёпанную тетрадку и, повернувшись к микрофону, прокричала:
– Василий, готовься на выезд. Рейс местный. И чтобы у меня на этот раз без фокусов. В шесть часов должен быть на базе. Опоздаешь – я тебе тогда устрою рыночную экономику. На неделю в гараж переведу, болты крутить.
– Вон тот «зилок» возьмёте, – сказала она мне и махнула рукой в окно. – Когда закончите свои дела, вы его одного не отпускайте. Сюда пусть сразу едет, в парк. А то разболтались. Левачат по-чёрному!.. Чуть за ворота выскочит, и ищи-свищи. Думает, что это его машина, а на государство ему плевать. Развалили Союз, демократы хреновы, а нам теперь расхлёбывай…
Кому это – нам – Надя не пояснила.
Она меня не узнала. Или не хотела узнавать. Сделала вид, что не помнит. Я не настаивал. Не такие уж мы с ней были друзья. Просто встретились несколько раз по делу. Вот и всё.
Со стены, из глубины резной рамки, увитой гирляндой оранжевого физалиса, на меня, улыбаясь с прищуром, смотрел Владимир Ильич. Ниже его к выцветшим обоям канцелярской кнопкой была приколота цветная фотография. На ней Надежда Константиновна в компании нескольких женщин среднего возраста стояла на фоне гарнизонного дома офицеров около памятника Ленину. В руках у неё был самодельный плакат «Банду Ельцина – под суд».
С тех пор я лет десять не видел Надю Гречихину. Наш научно-испытательный центр подвергся нескольким перестройкам и выродился в нечто, похожее на дом престарелых, где великовозрастные научные работники получают прибавку к пенсии, регулярно выпуская никому не нужные отчёты. Одна общая знакомая рассказала мне при встрече, что Надя уже давно ушла из автопарка. Ездит каждый день на работу на велосипеде. А работает в Мальцевском доме-музее Ленина. Есть у нас и такой. Здесь, в крестьянской избе, Владимир Ильич прожил несколько дней, поправляя здоровье после отравленной пули. А летом она встретила её в администрации – Надя оформляла пенсию, ей исполнилось пятьдесят пять лет.
В августе подмосковные вечера могут быть очень тёмными, особенно, если небо затянуто плотными облаками, а уличные фонари не горят.
На перекрёстке Большой Советской и улицы Айвазовского фонари этим вечером не горели. Дорога от станции Мальцево до моего дома утопала в темноте, усиленной густыми широколистными клёнами. Редкие машины медленно шуршали по мокрому асфальту. Недавно прошёл дождь, и люди с последней электрички шли прямо по мостовой. Наша не очень трезвая компания разбилась по парам и перемешалась с потоком суетливых пассажиров. Они спешили домой и обгоняли нас, старательно обходя лужи, в которых отражались окна соседнего дома.