– Вы о какой женщине говорите, майор?
– О той, на которую указывают вещдоки с места преступления, – тут же ответил майор. – В протоколе осмотра места преступления все есть.
– Я почему об этом не знаю? – взбеленился полковник.
Майор тут же нашелся:
– Я думал, что вы сами из бумаг ознакомитесь.
– Где протокол осмотра места преступления? – полковник был в непонятках.
– Вы же передали следствию вчера под подпись, – ответила женщина-капитан.
– Я это помню, сюда их! – полковник явно нервничал.
Родион свое дело сделал, он реализовал все добавки и подчистки. Следователь принесла бумаги, полковник внимательно их вычитал и успокоился, правда, так и не поняв, как он вчера мог это пропустить. Следователя он оставил пошептаться, а Родиона отправил работать, выразив надежду на успех.
***
В субботу работали до 13:30. Большинство не попавших на прием больных знали причину, а потому не бунтовали и не ругались. К 14 часам у подъезда Люси собралось много народу, и крышка гроба стояла у входа, сияя черным бантом на красном полотнище бюджетного изделия. Из дверей подъезда с немалым трудом протиснули гроб и установили на две солдатские табуретки, которые еще по старым стандартам были выкрашены шаровой краской. По всему этому убранству нетрудно было понять, что большая семья Люси жила именно на одну зарплату. На скамейку у гроба присели старенькие уже мама и папа, и еще кто-то из родных. Люд начал подходить и прощаться: кто-то плакал, а кто-то просто утирался. Из одного окна первого этажа посредством маленькой колонки не очень отчетливо звучал «Реквием» Моцарта.
Пилюлин был с женой, они стояли недалеко от гроба, им отчетливо было видно, как к покойной подходили ее ученицы из детского дома. Особенно сильно рыдала одна девочка лет так 10. Она была совсем хрупкая, а пальтишко ей было маловато, и худенькие ручки заголились и покраснели, она ладошками вытирала глаза, а слезы текли прямо по рукам. Пилюлин и не заметил, как отошла жена, увидел ее уже на той стороне. Она подошла к той девчушке, сзади обняла ее за худенькое плечико, было видно, что они обе плачут. У Пилюлина тоже засвербело в ноздрях, а он вообще не очень любил это дело.
Крышку пристроили туда, где ей положено быть, донесли это все до Уазика и задвинули в «буханку», которая была для этих дел оборудована и покрашена в пугающе черный цвет с большой надписью: «Тихая обитель».
Жена с воспитательницей из детского дома в окружении девочек двинулись куда-то в сторону, а Пилюлин, не зная, куда себя деть, позвонил химику. Они договорились скоренько встретиться в такой полуинтеллигентной распивочной, где музыка громко не играла, и никто не мешал, да и обсчитывать сильно стеснялись. В таких встречах химик всегда рассчитывался сам, он был категоричен и упрям, и всего лишь с одним аргументом: