Пан тренер дал согласие, не заметив подбитых глаз Овцы, и на недельный срок — за некорректное поведение — лишил её права на вечерний костёр.
Овца даже не мекнула — «некорректное поведение» было для неё не более, чем пустым звуком — но ей было стыдно своих отметин. Мы тоже хотели, чтобы с неё сошли следы воспитания прежде, чем её снова увидит пани Кася.
Более Урсын к этому случаю не возвращался, мы тоже обходили его солидарным молчанием. Мы снова налегли на занятия, соблюдали режим, следили за собственным поведением, придерживали язык, сносили недовольство тренера нашим недостаточным прогрессом, наказания за ошибки, репрессии за жаргон.
Ничего особенного как будто не произошло, но всё теперь было иначе. Внутри нас. Нам начинало становиться не всё равно, мы хотели задержаться здесь, превратить большой перерыв в долговременную действительность.
В конце сентября мы вернулись в интернат при клубе «Крачка», что под Варшавой, и оттуда отослали Овцу. Нет, не из‑за некорректного поведения. Она не подавала надежд, не была материалом, не имела... можно было бы долго перечислять, чего Овца не имела и чего уж точно не приобрела после возвращения в исправительный дом.
Ничего нового не сообщил нам послеканикулярный отбор. Мы уже знали. Для Урсына имеют значение лишь результаты.
Результаты имели свою цену. Порванные сухожилия, вывихнутые суставы, испорченные кости, время от времени кто-нибудь сворачивал себе шею. Тогда свобода! Свобода до конца жизни. В сидячем положении, в коляске, подаренной человеколюбивым клубом. Отходы, брак, побочный продукт спорта высоких достижений. Освобождённый от карьеры и из‑под замка. Потому что на инвалидной коляске не возвращаются за стены. Зачем? На инвалидной коляске не совершишь взлома или налёта, да хоть бы и кражи.
Несчастные случаи, никто не виноват. Гладиатор застрахован, клуб возмещает убытки. Гладиатор, не здоровый физически либо психически, может отказаться от участия в тренировках, может отказаться от участия в соревнованиях.
Режим и строгие правила охраняют свободу выбора. Принуждения нет. Это успокаивает совесть. Можно умыть руки и пойти на пиво.
Но тем не менее есть! Неосязаемое давление, против которого бессильны даже самые лучшие кодексы. Растворённое в окружающем нас воздухе, таящееся в нашей зависимости от других, в нас самих.
Постоянный прессинг. Достаточно было самого сознания угрозы возвращения туда, откуда явился. Но ведь появились уже и другие факторы: неповторимость шанса на перемену нашей судьбы, надежда на свой угол, жизнь без надзора, символом которой для меня стали Лебедь и Озеро, превращение нашей отброшенной нетаковости в признаваемую, добропорядочную особенность.