— Я делаю всё возможное, чтобы тебя отсюда вытащить!
— Бесполезно, Нонна. Мы обе знаем, как обстоят дела, — мне стало за неё стыдно, что она так наивно лжёт. Ведь за полгода, которые я здесь пробыла, хромая собака ногой об ногу не ударила в моём деле. Нонна за это время прислала две передачи, но больше не подала признаков жизни. Даже не ответила ни на одно письмо, тогда и я перестала писать, тем более что составление нескольких предложений мне давалось с большим трудом.
— Как ты себя чувствуешь?
— Это пройдёт, — а что я должна была говорить, она всё равно не понимает. Здесь надо быть день и ночь, вместе переносить лишения, задыхаться в переполненных спальнях под неусыпным контролем и в толпе других девушек; страх перед изолятором, недостаточное питание, прохладный душ, холод, докучающий зимой и жара — летом, постоянные перепалки и постоянное лавирование между противоречиями, которые согласовать невозможно, официально принятым распорядком и неписанными законами коллектива. Это мучит, за это приходится платить, к этому можно приспособиться, к этому нельзя привыкнуть, а кто всё же сумеет привыкнуть, уже никогда не поднимется и останется швалью как для одной, так и для другой стороны.
— Ты на меня в обиде, Куница?
— Нет.
— Тогда зачем ты пытаешься мне навредить?
— Неправда.
— А кто рассказывает о Кубышке?
— Я ни о ком не рассказывала! — начала я отпираться. Как я могла ей теперь объяснить, что кличку Кубышки я назвала случайно в самом начале, потому что у меня не было времени на раздумья, а вспомнился тогда как на зло именно он. Как я могла признаться, что позднее абсолютно без надобности я не раз хвасталась выдуманным любовником из высших сфер, которого я уже не могла называть по‑иному.
— Врёшь ведь, Куница. Тебя когда-нибудь погубит это дурное бахвальство.
Свидания проходили в клубе. Я сидела напротив Нонны за чаем в праздничных чашках. Занавески, гардины, фикус в деревянной кадке, картины на стенах. Настоящий Дом, не тюрьма.
Я висела над нетронутой чашкой, ничего не могла проглотить, вся будто заполненная какой‑то лёгкостью, казалось, была способна порхать от счастья, когда мне сообщили о свидании с Нонной. Но эта строгая, недовольная женщина была не моей Нонной, а кем‑то чужим и далёким. Вместо эйфории росло разочарование. И как удар топора, ошеломила догадка: она пришла сюда только