Они взошли на высокую гору. Дамиан устремил взор на восток, где в темном небе прорезывалась красная полоса восхода.
А потом пришла мама. Гладила его по голове. Целовала. И повторяла: «Сынок, Гурочка, вставай...» И он чувствовал на своем гноящемся обожженном лице ее теплые живительные слезы.
– Да, мамочка, да. Сейчас, только не плачь, не плачь, – просил он ее.
На равнине он срывал травинки и жевал, высасывая из них капельки влаги.
Недолго с ним шел авва Серапион, длинный и худой, широкими шагами, весело размахивая кадильницей. Говорил на коптском о том, что вот теперь у Гурия борода тоже вся седая и волосы тоже седы.
– «Любовь все прощает, всему верит, всего надеется…» – напевал авва Серапион, а Гурий ему подпевал.
И странным казался этот иссохший, грязный бородатый мужчина, бродивший по пустыне день и ночь и распевающий псалмы. Как будто вернулись времена древних отшельников, кочевавших по пустыням всего христианского Востока Римской империи, спавших на земле и славословивших Бога своими песнопениями…
………………………………........................................................................
Он сидел, вперив в нее взгляд безучастных, обезумевших глаз. Она лежала на песке, неподалеку от одной пещеры в горе. Лицом к востоку, со сложенными на груди руками. Близ ее головы, на песке были написаны какие-то буквы, но их уже так замело песком, что нельзя было различить.
Темная, протертая во многих местах власяница из верблюжьей шерсти покрывала ее обожженное, орехового цвета тело. Ее руки ниже локтей и ноги от колен вниз были высушены солнцем до самых костей. Кожа на шее и на лице была в толстых складках и морщинах. Собственно, это было не лицо, а выдубленная солнцем маска с выдававшимся вперед иссушенным коротким носом. Между приоткрытыми губами зияла трещина рта. Короткие волосы выгорели до пепельного цвета.
Ничто в этой мумии не напоминало Мариам. Быть может, это была мумия другой женщины. Ведь Мариам-то – не единственная женщина на земле, которая по своим причинам могла очутиться в этой пустыне и там окончить свой земной путь. Но смертельно уставший, едва ли не галлюцинирующий, измученный бессонницей и голодом, Гурий не допускал иной мысли. Он был уверен, что перед ним – Мариам, что Бог привел его сюда именно для того, чтобы он предал ее тело земле.
Неподалеку сидела ящерица. На власяницу умершей порой запрыгивали кузнечики, и ящерица как будто ждала удобного случая, чтобы на них напасть.
Гурий приблизил к ящерице руку, и та вдруг вскарабкалась на его ладонь. Ненадолго замерла, затем спрыгнула на песок и устремилась туда, где воет ветер и кричат голодные гиены.