— Ладно, давайте посмотрим еще здесь, — заскрипели половицы под тяжелыми сапогами.
У кровати остановились два черных сапога. Рядом с ними — бабушкины тапочки, блестящие туфли бабы Жени и незнакомые женские растоптанные туфли. Сапоги, поскрипывая, прошли вдоль кровати. Остановились. Зачем-то поднялись на цыпочки. Внезапно перед моим лицом возникли два глаза и козырек фуражки, придерживаемый рукой.
Глупо моргая, я смотрел на милиционера. Все. Час кары настал. Плакать сейчас или немного подождать?
— Здесь никого нет, — неожиданно произнес милиционер, выпрямляясь. — Пройдемте, граждане.
И выдавил всех из комнаты.
— Вы что, даже не составите протокол? — растерянно спросила женщина. — Все так и останется нерасследованным?
— Протокол? Можно и протокол. Придется пройти в отделение, там и составим… — и наружная дверь хлопнула.
...— Ну что, герой, вылезай, — передо мною возникло бабушкино лицо с пеликаньим носом.
Я сидел в укрытии и не верил, что гроза миновала. Но вылезать почему-то не решался.
— И долго ты собираешься там сидеть?
— А ты папе не скажешь?
— Скажу.
— Тогда не вылезу.
— Что за агрессивный ребенок! — воскликнула баба Женя.
А я слюнявил палец и выводил им на полу каракули.
— Правильно, с грязного пола — и в рот. Вылезай.
Но я был неумолим.
— Хочешь сидеть — сиди. Идем, Женя.
Тапочки и туфли удалились. Через некоторое время, убедившись, что поблизости никого нет, я вылез из-под кровати и подкрался к кухне.
— Знаешь, когда они вошли, у меня аж сердце дрогнуло, — призналась баба Женя.
— Да… Но обычно они приходили по ночам, — отозвалась бабушка, понизив голос.
— Днем тоже. У нас соседа, помню, забрали, когда он домой на обед пришел. Обыск длился шесть часов. Меня тогда понятой позвали...
Грозно насупившись, я прошел по кухне к наружной двери. Бабушки проводили меня взглядами, не обронив ни слова.
Во дворе играла Аллочка. Ну сейчас ты у меня получишь! Сжав кулаки, я понесся на нее.
— Предательница!
В последний миг она успела оглянуться, глаза испуганно расширились. Я врезался в нее. Аллочка отлетела в сторону, упала. Ее худые коленки проехались по земле и сразу почернели.
— Молодец! — рядом очутились Вадик и Юрка. — А ну, врежь ей еще!
Аллочка поднялась, подскочила ко мне и, закрыв глаза, толкнула кулачками. Но слабо, я почти не почувствовал.
— Ах, так?! — набросившись, я повалил ее на землю.
— Дай ей! Вот так! — подбадривали Вадик и Юрка.
Несколько раз я ударил Аллочку и встал. Она лежала на земле неподвижно, закрыв лицо руками. Затем медленно поднялась, вытерла слезы и сопли на грязном лице.