– По-прежнему, нет, – сказал он. Просительная улыбка распрощалась с моим лицом.
– Как…
– Закрыли производство.
Я не поверил. Как можно было вот так запросто остановить венский конвейер? Я точно знал, что в нашем доме жили еще несколько любителей булочек. Они, правда, предпочитали есть их с кофе: какао было чисто моей находкой. Но тем не менее… По дороге назад я встретил одного из жильцов, который разделял мою страсть.
– Ну что ж, – сказал он, – будем искать замену. Когда-то я очень уважал нижегородские баранки.
Я в остервенении копался в почтовом ящике, ожидая, когда уедут другие жильцы: меньше всего мне теперь улыбалось ехать в лифте хоть с кем-нибудь. Но когда мой пустой лифт подошел, в подъезд забежала старуха лет пятидесяти. Я стал умолять лифт быстрее начать путешествие, но она успела.
–Успела, – сказала она мне.
– Хорошо, – сердито ответил я, – это как раз был последний лифт.
Она засмеялась, ведь ей стало смешно.
Дома я еще раз вспомнил жильца, который так легко предал булочки в угоду баранкам. Я и не думал, что такое случается. Мне представлялось, что, да, сейчас непростое время, но вот так отказаться от всего, что любил. Словно поехать за подосиновиками и, заприметив сыроежки, остановиться, набрать полную корзину и покатить домой. Предательство: неподдельное, во всю ширину предательского веера.
Я открыл инстаграм и вбил хэштег #венскиебулочки. То, что мне открылось, было еще страшнее.
Не страдал никто. Мне выпало примерно пятьдесят постов, я добросовестно пролистал все. Пределом страдания была грустная рожа фальшивого любителя булочек, который писал: “Сегодня узнал, что мои любимые булки сняли с производства. Пора выходить из зоны комфорта! Что ж, полезно сделать шаг к чему-то новому! Всем добра!”
Волна негодования поднялась снизу и до моего рта, искривив губы ненавистью. “Булки”? Он написал “булки”? Мне немедленно захотелось оставить комментарий этому человеку, но я сдержался. Разве не было худшим наказанием ему то, что он никогда, по-настоящему, не любил. “Нет, ты не вышел из зоны комфорта, ты просто попал в зону безразличия. Скоро тебя оставят жены, дети, собаки: наверняка их много у тебя, ведь такие, как ты, не ценят ничего в единственном роде, у вас нет ничего дорогого, незаменимого. У Рекса чумка? Его запросто заменит Джим. А за Джимом уже стоит Люси. И так далее. Вереница собак и детей, мечтающих, чтобы ты любил только их. Они стоят с грустными заплаканными глазами, и очередь неторопливо, но продвигается. Ровно на одного пса или ребенка. Гав, говорит Джим, хозяин, моя чумка излечима, но ты уже гладишь Люси по холке не дрогнувшей рукой”.