“Так, Грушно. Симпатичная. Почти как жена. Интересно, она тоже так много спит? Что я про нее знаю. Тогда в баре, после четырех коктейлей, она рассказала, что ходит к разным гинекологам, хотя у нее никаких проблем. Просто любит, когда мужчины смотрят. При этом в инстаграме цитаты из Корана выбиты гвоздями на досках. Как это вяжется? Кажется, ей двадцать один год.
Колодцева, восемнадцать лет, стажер. Знает все о современном искусстве. Бирюзовые волосы, кольцо в носу. Хорошо знает стихи собственного сочинения. Как она там читала:
Ласковый свет преисподней,
Доброй геенны тепло…
Ни с кем из офиса не дружит, потому что со всеми спала. Читает биографии Мэнсона, Сливко, рисует карандашные комиксы про них. Одета не очень опрятно: просто здорово. Постоянно роняет лампы, телефоны, обжигается о горячие чашки, думает о чем-то своем: о чем же? Она мне как-то подарила один комикс, надо найти его в рюкзаке.
Соитенко. Двадцать шесть лет, замужем, четверо детей. Почему-то постоянно выглядит усталой, как будто ей двадцать девять. Никуда с нами не ходит: ни на коктейль, ни на наши кино-четверги. Когда так относятся к коллегам, значит, не уважают их. Да и муж у нее какой-то угрюмый. Заезжал за ней тогда. Слишком аккуратно одет, я так не люблю. Брюки по фигуре, рубашка заправлена, галстук даже, серый, в белую полоску. И кольцо еще такое… Так, не о том думаю.
Петрова. Неясно, сколько лет ей, сколько зим. Полная. Сейчас столько возможностей быть не полной, а она продолжает. Как будто вызов бросает: обществу, мне. Даже не хочу думать о ней”.
Ромка посмотрел на лист. Больше всего пометок и плюсов было у Колодцевой. Он поглядел на нее: Колодцева рисовала в блокноте карандашом. “Молодец, рисует. Еще плюсик”. Тут он вспомнил про добродушие, молящее об определении.
>>>0<<<
До конца недели оставалось три дня, и Ромка успел забыть о случившемся, тем более, что его никто больше не беспокоил. В пятницу он выпил несколько коктейлей и съел спагетти с компанией с работы. Он позвонил жене, узнать, не хочет ли она какой-нибудь десерт, но она уже собиралась спать и ничего не хотела.
Но все-таки в подъезде Ромка припомнил все и холодок ─ предвестник непоправимого ─ вернулся. Как нарочно, никого не было. “Ну решил же, что это бред”, ─ подбодрил он себя. И нажал на кнопку. Лифт поехал с семнадцатого этажа.
“Вот сейчас он приедет и будет пустой”. Четырнадцатый… Двенадцатый… “А вдруг… вдруг… там опять этот Раскольников со своим маленьким членом… и с ножом, конечно…” Восьмой… “Господи, почему я не пошел по лестнице. А если он там? Или у него есть друг. Друг! У таких вообще бывают друзья? Бывают, наверное… У Чикатило же была жена…” Пятый… “И у меня есть. Может, позвонить ей. А что скажу? Спустись за мной, а то выебут. Милый Боже, Святой Николаус, патриарх Кирилл, Кирюша, помогите…” Второй… Первый… Столб ужаса поднялся в Ромке от паха прямо к горлу, попутно сковывая органы, обесточивая тело. Ромка смотрел жутко раскрытыми глазами на трещину в стене рядом с лифтом, но и сам лифт не упускал из виду. Двери медленно начали открываться, Ромка прикусил губу… Никого. Пусто.