В клубе собралась едва не вся Оградовка. Сидели друг на друге, стояли в проходах, держали на плечах нетяжелых детей. Споры уже начались.
– Да был я в Москве в семьдесят шестом. Был. Ну все магазины из кирпича. ГУМ. Ну, представьте ГУМ из древесины. Его наши ловкачи в момент вскрыли бы. Все унесли бы: и газировку, и дамское платье, будь оно неладно. А уж московские ловкачи половчее наших.
– А школа? Куда детям ходить?
– На сенокос можно.
– Учиться куда ходить?
– А что им учиться? Как трактор завести, им отец покажет. Ну а если не повезло и девчонка у них, там уж мать к корове пристроит. Так что магазин, магазин.
– Да магазин-то какой-никакой у нас имеется. Школы же совсем нет. Совестно сказать, в Альбомовку ходят. Там своих, альбомовских, полна школа, еще и наши припрутся: парт не хватает. Географию учат, а глобус падает со стола, потому как втроем сидят за партой.
– Вот поэтому только магазин!
– Школа нужна!
В президиуме сидели председатель, Кириллыч и фельдшер Степанов – местная интеллигенция. Степанов поддерживал школу, но был и горячо не против магазина. Председатель посмотрел на часы – восемь – и объявил Кириллыча. Тот снова разгладил светлые брюки, одернул рубаху и с папиросой вышел на край сцены, к народу. Все притихли.
– Товарищи, – начал он, – как вы думаете, какой кирпич лучше: орловский, костромской или ленинградский?
Он придумал этот ход, чтобы в самом начале отвлечь противников от главного предмета, а потом обрушить на них школьные аргументы. Но не успел. После первой же фразы, когда в толпе только начали обсуждать, у него в брюках все зашевелилось и, преодолевая преграды, вырос огромный холм. Кириллыч выучил доклад, а потому не имел даже бумажки, которой можно прикрыться. На первых рядах заметили, да и на последних уже зашептались: клуб был маленький, а холм – большой. И он рос, рос, пульсировал. Кириллыч схватился за него, пытаясь вдавить обратно в тело, но вышло еще смешнее. Он будто обладал невидимой женщиной. Его затрясло, стало жарко. Он выронил папиросу. Ладони сжались в кулаки, он нагнулся и попытался локтями удушить непрошенного гостя. В толпе захохотали в открытую. Но Кириллыч не слышал, в ушах у него стучала кровь. Было как будто в бане наоборот, когда из холодной купели попадаешь в раскаленное горнило. Жар поднимался выше.
– Ааа, – полувыкрикнул Кириллыч. – Ооо.
У него перед глазами проскочил образ комбайнерши Ритки, ее белое полноватое тело, курчавый пах под складкой живота, молоко, стекающее по босым ступням.
– Ааа, – закричал Кириллыч совсем громко, и на брюках выступило безбрежное озеро. Только теперь старшие додумались закрыть детям глаза ладонями и платками. Смех прекратился, сменился неуловимой тревогой: такой ужас передавало лицо Кириллыча. Он содрогнулся всем телом и застыл. “Вот тебе и орловские кирпичики”, – подумал председатель. Он встал и распустил собрание.