– Ничего себе оберег.
– Так она трет, ты срамишься, а того не знаешь, что она тебя так к себе вызывает.
Кириллыч задумался.
– А письмом бы ей чего не написать? Я, может, ответным письмом разъяснил бы ей все вопросы. Судя по карте, эта Рассветовка километрах в шестидесяти. У нас пока “сапсаны” не ходят, каждый день не набегаешься туда-обратно.
– Как сказал-то? Что не ходит?
– “Сапсаны”. Ну это поезда такие.
Председатель строго посмотрел на Кириллыча.
– Вася, поди к ней, умоляю тебя. Она все тебе расскажет. И про будущее с ней побалакаешь, и про излияния твои.
– Ну не знаю. Не особенно мне хочется идти. Это мне дня три пилить. Ночевать где-то надо.
– А! Карта-то ведь хорошая, не дура карта: смотри, тут места ночевок отмечены: вот домик лесника и шалаш пастуха.
– Подозрительная карта какая. Как будто специально, лишь бы я ушел.
– Ха-ха-ха, Вася. Скажешь тоже.
Председатель посерьезнел и положил руку на плечо Кириллычу:
– Надо идти, Вася. Надо. Раскрой ты эту тайну кошачьего наполнителя. Может, вернешься ты, и мы все гелями станем мыться.
Посерьезнел и Кириллыч. Такие, серьезные, сидели они минуты две и без тени улыбки курили. Если бы кто веселый заглянул сейчас к Кириллычу, не удержался бы и сел вместе с ними ─ подумать. Наконец Кириллыч сказал:
– Пойду я, Максим Егорыч, завтра пойду.
Председатель обнял его как сына, хотя и располагал лишь дочерью и не знал каково это – сына обнимать. На том и порешили.
–1982-
Как много народу пришло провожать Кириллыча.
Он уходил в пять утра, но некоторые еще и не спали, а другие нарочно поднялись. Особенно не спал почтальон Ефимов, работавший на две деревни. Сегодня он был выходной и всю ночь сильно пил, как делал и всегда перед выходным. Кириллычу никто не писал писем, и общались они с почтальоном нечасто, но Ефимов все равно стоял в толпе и выкрикивал:
– Вася! Если тебе там письмо понадобится или бандероль, ты напиши мне до востребования. Я мигом эту Оградовку брошу, не сомневайся. Кто они мне все тут? Адресаты! А ты – друг!
Слова звенели хорошие, но обесценивались тем, что Ефимов на прошлой неделе так же кричал призывнику Сережке, а до этого – председателю, когда тот ездил в отпуск. Поэтому Ефимова слушали с усмешкой-двумя.
Вдруг выяснилось, что фактических друзей у Кириллыча нет. Любили все, а дружил – один Ефимов, и то – на пьяных словах. Все говорили “ну, давай”, “задай им там” и “ты того…” А что это значило – расшифровывать никто и не собирался.
Всем Кириллыч пожал руки, а председатель, стоявший в конце очереди с дочерью, снова обнял его. Дочь еле заметно улыбнулась: ее отец обнимал лучше.