Как обычно, пиво сделало еду вкуснее раза в три. Кириллыч съел все и даже отрезал еще кусочек курицы, хотя и знал, что она может ему пригодиться. Неизвестно же, как примет лесник, да и пустит ли вообще в дом.
После Заборовки (а это и правда оказалась она) ему нужно было забирать правее. С обедом на душе идти было тяжелее и, хотя ему предстояло лишь десять километров пути, Кириллыч рассчитывал прийти часам к пяти-шести. “Интересно, – думал он, – с чего председатель решил, что лесник приютит меня на ночь? Может, они знакомы”.
Километра через два его нагнала легковушка, водитель предложил подвезти, но Кириллыч так зарылся в свои мысли, что предпочел пройтись пешком. С председателя он переключился на себя. Он думал, почему он так отличается от остальных жителей Оградовки. Ведь действительно: у всех на стенах были ковры, никто и не думал изобретать кошачьи наполнители, все мылись мылом, а уж варить джинсы (об этом Кириллыч не рассказывал никому) вряд ли бы кто додумался. Да и в мелочах это проявлялось. Он, например, зачастую знал, как сложится день, прокисло ли молоко, когда пастух пригонит Жанну. Сейчас ему казалось, что лесник примет его хорошо, но будет в этом какой-то секрет, загадка. И тут же Кириллыч вспомнил, что его извержения прекратились. С самого того момента, как он вчера решил идти, его брюки были суше сухого.
Около пяти он дошел до Нетерпимовки, деревеньки в четыре десятка бурых крыш, и решил спросить дорогу: все же карта была старинная, могла и приврать. На его удачу прямо на краю деревни стояла деревянная самодельная церковь, около которой сидел на лавочке седенький поп и гладил длинноухую собаку. Кириллыч учтиво поклонился ему и сказал:
– Бог в помощь. – Хотя поп и не делал ничего такого.
Батюшка поклонился:
– Благодарю, путник. Откуда держишь… этот самый… путь-то?
– Из Оградовки.
– О, как же! Никого там не знаю. Ты – первый. Видать, люди хорошие там, раз вот так вот ходят по земле родной, как ты.
– Да-а, —растерялся Кириллыч, – люди у нас… Степанов, Ефимов.
– И у вас Ефимов, ну надо же.
Оба засмеялись такому совпадению. Беседа складывалась приятная.
– А я вот четвероного отрока балую, – кивнул батюшка на пса. – Шаром звать его, ну а я ласково кличу – Шарик.
– Шарик, – позвал Кириллыч. Пес довольно подпрыгнул на всех лапах и посмотрел на попа, испрашивая разрешения протянуть одну из них новому знакомцу.
– Ну, дай, дай, – позволил батюшка, – истосковался он по руке-то. Здесь в деревне не любят его: молоко он ворует, прямо с ведер лакает. А я учу деревенских: он ворует, а ты смирись. Но… не мирятся. Бьют ногой и кочергой. Ну а потом исповедуются мне, приходится прощать. Ох, не взыщи, путник, заболтался я. Мне не с кем обычно. Так и не спросил тебя до сей поры: чего тебе надобно.