Смерть. Глядящая на тебя каждый день пустыми глазами, приходящая к тебе в облике этих мёртвых тел, она делает тебя уязвимым, подчиняет своей воле, и ты не можешь, не можешь, как бы того ни хотел, сопротивляться. Её запах, сладковатый запах, её звуки, утробные стоны и рычания, её повсеместное присутствие доводят тебя до мысли о самоубийстве, но ты не можешь наложить на себя руки, ведь столько преодолел.
Невозможно. Это невозможно ощущать себя загнанным в тупик, из которого совершенно нет выхода. Нет ничего, что бы спасло тебя, ни малейшей помощи, ничего. И ты ничто, по сравнению с этой разрушительной силой смерти.
В пистолете остались две пули; этого хватит на одного зомби или на одну, последнюю живую душу. Я, сжав ослабевшими пальцами оружие, приставил его к виску. Холод черного жерла пробежал по телу. Во рту стало сухо и противно: я стал себе противен. Жми же! Чего ты ждешь? Когда у тебя ещё выпадет такая возможность выстрелить в себя? Я зарыдал. Зарыдал, как младенец, заливающийся громким плачем по новой игрушке, отобранной братом, зарыдал теми горькими слезами, что часто показывали в ежедневных мелодрамах. Слёзы бежали по сухим щекам, по заросшему подбородку и капали на рваную грязную одежду. Я хочу умереть, чтобы не видеть, не слышать их, чтобы не знать, не чувствовать, как они схватят меня и раздерут на части. Я хочу умереть и только сильнее сжимаю пистолет, отобранный у полицейского в участке. Бедняга спал, когда его товарищ отстреливал всех, чтобы участок не дай Бог превратился в цитадель чудовищ. Он смог безжалостно нажать курок и вышибить мозги сослуживцам, а потом и себе. Я не могу расстаться с жизнью.
И отбросил пистолет.
Когда? Когда я наконец стану свободен? Когда они перестанут преследовать меня? Когда всё закончится? Они поймают меня, и всё завершится. Я решусь и выстрелю себе в голову, и тогда придёт конец. Но я не могу, чёрт возьми, не могу! Да, я слаб, да, я смешон самому себе! И сердце разрывается от моей безысходности. Здесь, в магазине, мне ничего не грозит, но там, у озера, они непременно схватят меня своими холодными руками, разорвут длинными грязными ногтями, впиваясь в моё тело чёрными зубами, выдирая из меня части плоти; и тогда всё закончится.
Жалкий трус и гнусный убийца!
Поднявшись на трясущиеся ноги, я подошёл к прилавку с алкоголем. Бутылки лежали на полу, разбитые, с засохшим питьем, на полках, разбросанные и открытые. Первым делом люди бежали за алкоголем, пытаясь истребить эту кажущуюся напасть, запить её, затуманить. Однако ни у кого это не получилось. Рука, не слушаясь относительно трезвых позывов мозга, схватила одну из уцелевших банок пива и поднесла её к сухим губам. Противное пойло комнатной температуры залилось в мой рот, давно не пробовавший ничего, меня передернуло, всё тело покрылось мурашками, холодок прошёл с головы, по спине и до ног, заставляя волосы на моём теле подняться, будто их наэлектризовали. Давно, это было давно, когда я пил пиво с друзьями. Мы любили собираться у меня и смотреть субботние и воскресные матчи, как и все нормальные люди, пили пиво, ругались и кричали. Иногда мы уезжали на финальные, главные, жестокие, игры, захватив с собой ящик, а то и два, пива. Нет ничего более захватывающего, чем звук открывания банки или бутылки. Приятное, волнующее шипение захлестывает тебя, предвещая нечто хорошее впереди. Всё это прошло и исчезло, словно сон. И подтвердить этот сон не может никто, кроме тебя. Вместо тех весёлых вечеров пришли однообразные дни с погонями, желанием жить, белыми почти не прозрачными туманами, за которыми прячутся живые трупы, влекущие за собой смерть. Всё растаяло, как фраза, сказанная шепотом в пустом концертном зале, и я исчезну также, будто совсем не рождался.