Немая сцена.
– Мы выходим, выходим, – вскинув руку, громко объявляет Регина и тащит меня вон из комнаты.
Мои ноги заплетаются, но Регина сильная – кажется, даже если упаду на пол, она волоком меня за собой протащит.
– Да ты не понимаешь, нужно помочь. У Марка кровь! – кричу в лицо неожиданной подруге, а она абсолютно молча оттаскивает меня в сторону холла.
– Ты видела, в каком он состоянии? – шипит Регина, когда оказываемся на безопасном расстоянии от ядерной катастрофы, произошедшей в холле. – Я не знаю, чего они сцепились, но если уж друг друга не жалеют, нам тем более достанется.
– Отпусти, – вырываю руку, а Регина делает шаг назад.
Ещё недавно безупречная укладка растрепалась, и Регина похожа сейчас на взъерошенного воробья, и это почти трогательно.
Она оседает на диван, обнимает себя руками за плечи и смотрит в одну точку, и мне становится жаль её. У неё что-то случилось, только она вряд ли будет со мной откровенничать.
Вдруг вся моя энергия, вспыхнувшая костром в кинозале, постепенно утихает, хотя сердце всё ещё рвётся туда, где у моего парня разбита губа, а его отец щеголяет кровью под расквашенным носом.
Что с ними произошло? Это из-за того, что я сказала? Чувство вины наваливается неподъёмным грузом, давит. Присаживаюсь рядом с задумчивой Региной, и меня буквально трясёт. Кусаю губу, жую её до солёного привкуса во рту и сжимаю виски пальцами. Не надо было ничего говорить! Пусть бы так и оставалось. Зачем Марку это всё? Надо было что-то придумать, обмануть, схитрить.
Вдруг рядом раздаётся мелодичные переливы телефонной мелодии, а Регина тянется к своей сумочке и рвано вздыхает. В уголках её глаз кипят слёзы, но она мужественно принимает звонок. Слушает, молчит, смотрит куда-то вглубь себя и с каждой секундой становится всё более несчастной.
Слёзы катятся по её щекам градом, а у меня сжимается сердце. Протягиваю руку, касаюсь её предплечья, глажу тёплую кожу.
Зачем? Просто… просто кажется, что ей нужна сейчас поддержка. Мы не подруги и вряд ли сможем ими стать, но сейчас, когда Регина беззвучно рыдает, не моргая, я как могу пытаюсь её утешить. Даже если это никому не надо.
– Умерла, – выдыхает Регина и роняет телефон на ковёр. – Аня умерла.
И, закрыв лицо руками, трясётся в немой истерике.
Аня? Аня умерла? Какая Аня?
Это же не может быть та самая Аня. Она же молодая, как это? Нет-нет, тут что-то другое, иначе ведь…
Я не знаю, что мне делать, но как-то само собой получается: руки обнимают Регину, она, рыдающая, утыкается мне в плечо и о чём-то бормочет, но в моей голове такие громкие мысли, что ничего разобрать не получается.