Марта убегает прочь, исчезает в открытых воротах, и последнее, что вижу, прежде чем они медленно съезжаются, – её глаза. Испуганные, огромные, а я смотрю в небо и вижу чёрную огромную птицу.
Ну что, вестник печали, ты снова здесь? Я рад тебе, друг. Говоришь, случится плохое? Тебе так кажется? Ну что ж, теперь я готов.
А гиены воют, чуя падаль, кружат вокруг добычи, стараются ухватить кусок пожирнее.
Дом встречает меня тишиной и ароматами жасмина – похоже, эти сладко пахнущие цветы теперь всегда будут ассоциироваться у меня с Анфисой Игоревной.
Я мешкаю у входной двери, у порога, хотя нет необходимости разуваться или тратить время на ерунду. Но я жду, когда щёки перестанут пылать, а сердце – так отчаянно грохотать о рёбра.
У меня ощущение сейчас – очень чёткое, буквально осязаемое, – что меня засасывает в какую-то узкую воронку, болтает, кружит, как на карусели, а я ровным счётом ничего не могу с этим сделать.
Слова Марка окончательно выбили из колеи. Нет, сначала меня ошарашила его выходка, потом потрясла до глубины души самая лучшая в моей жизни поездка, во время которой ни единой плохой мысли в голове не было. Словно там, верхом на мотоцикле, был кто-то другой, но не я.
А странные слова о главной гиене по оказанному эффекту можно сравнить разве что с разорвавшейся в руке гранатой. Он мать свою имеет в виду? Анфису? Она – главная гиена?
И, словно кто-то невидимый, руководящий судьбами людей, услышал сейчас мои мысли, потому что я отчётливее ощущаю запах жасмина, а после вижу и вплывающую в холл Анфису, облачённую в “летящее” кремовое платье, и подол юбки воздушным шлейфом сзади. Она улыбается мне так широко, что я всерьёз опасаюсь за её щеки. Вдруг лопнет?
Да ну, нет же. Какая же она гиена? Она так добра ко мне, так искренна.
– Марта, что ты у входа застряла? Проходи, пожалуйста, присаживайся вот здесь, – рукой указывает на элегантный диван, обитый белым атласом, расшитым райскими цветами и птицами. Ткань холодная, скользкая, и я устраиваюсь на самом краешке. – Будешь кофе? Или чай? У меня для тебя есть прелестные пирожные, утром доставили из лучшей кондитерской.
“Моя мать любит суету”, – в который раз приходят на ум слова Марка, и я теперь уже на сто процентов убеждаюсь в его правоте.
– Нет, спасибо, я сыта, – улыбаюсь беззаботно, хотя меня и смущает эта повышенная забота.
Будто бы меня не на работу нанимают, а как минимум хотят отблагодарить за спасение детей из пожара.
Странный дискомфорт вытесняет всё, и я, не зная, куда себя деть, так крепко сдвигаю ноги, что болят коленные чашечки. Степенно – собеседование всё-таки – расправляю юбку, разглаживаю заломы, оставшиеся после поездки, когда ветер трепал платье, норовя сорвать его с меня.