Переплетаю наши пальцы, держу Марту за руку и плевать, если кто-то увидит, узнает меня, решит сфоткать и нос свой в мою жизнь засунет. Марту мне хочется поддерживать, и я буду это делать, ни на что не обращая внимания.
– Всё хорошо? Расскажешь? – спрашиваю, когда выходим на парковку и я достаю ключи от машины из кармана.
А Марта будто только моего вопроса и ждала:
– Марк, маме могут в «Здоровом сердце» операцию сделать, представляешь? – загорается, в порыве чувств радостно взвизгивает и повисает на моей шее. – У них квота какая-то есть. Спасибо тебе, спасибо!
– Да за что, Господи ты, боже мой? Не я же квоту придумал, – ладно уж, я, но это Марту не касается.
– Разве не за что? Как бы мама сюда без тебя попала?
Марта покрывает мои щёки лихорадочными поцелуями, а меня от макушки до паха простреливает горячей волной. Приходится зубы сцепить, чтобы не воспользоваться радостью Марты и не устроить непотребства на стоянке. Осторожно обнимаю узкую спину, глажу сверху вниз, останавливаюсь на талии и, чтобы не спуститься ниже, усилием воли фиксирую ладони.
– Прости, я… – Марта теряется от собственной смелости, аккуратно отстраняется и, смутившись, отстраняется. – Просто я счастлива, честно.
– И кто такому счастью причина? – играю бровями, трусь носом о её висок, а вокруг столько людей толпится, только каждый делом своим занят, не до нас им.
– Сам же знаешь, что ты.
Я размыкаю наши объятия, пока не стало слишком поздно, и локомотив не сорвался с утёса прямо в море, распахиваю для Марты дверцу машины. Рукой взмахиваю, внутрь сесть предлагаю, а курить хочется отчаянно.
Да что ж такое? Марта так сильно действует на меня: трогательность её, глаза распахнутые, голос… даже как нос морщит, меня заводит. Мозги напрочь отключаются, ничего с этим поделать не могу.
– Когда мама вылечится, мы напечём с ней пирожков, и я тебя накормлю ими, – сопит Марта, влезая на пассажирское сиденье, и задумчиво стучит пальцем по подбородку. – Ты не представляешь, какие у мамы пирожки. Вку-у-усные. У меня такие не получаются. Ты с чем пирожки любишь?
Пирожки… надо же, я совсем не знаю, с какой начинкой люблю их. То есть, мать их никогда на пекла, а в других местах не пробовал – не было возможности. Нет, однажды на Междуреченском полустанке, я выскочил из поезда, схватил у белобрысого пацана пару гороховых и торопливо в вагон вернулся. Пирожки оказались горячими, пересоленными и жирными настолько, что хоть выжимай от масла. Не понравилось.
– С чем дашь, с тем и люблю, – плечами пожимаю и добавляю, наклонившись ниже: – Я неприхотлив в еде. А маме твоей нужно беречь себя, а не для других пирожки стряпать.