Вдруг выскочил Антон Гырдымов. Щетинистые волосы дыбком, глаза навыкате. В них неусмиримая строгость. Охрипшим от команд голосом выкрикнул:
— Я совсем не понимаю. Это мы что, советская власть, большевики или купецкие учителки? Как их?
— Гувернантки, — сказал Трубинский.
— Во-во, эти гувернантки, — схватился Гырдымов.
«Ишь какие слова знает», — удивился Филипп. Он не ожидал от Антона такой прыти. Осмелел как, выступает.
— Так, значит, мы эти… Да, гувернантки. Нянчимся. Вона комиссаров Временного правительства, заместо того чтоб к стенке поставить, мы выпустили. Гуляйте, посмеивайтесь над нами.
Больно круто завернул Гырдымов. Ведь народный суд был, выборные рабочие судили и сами Чарушина освободили, потому как отгрохал в ссылке много лет. За революцию пострадал, а вреда на комиссарстве при Временном правительстве не принес. А врач Трейтер, тот в 1905 году ярым революционером был, на пожаре чуть сам не пострадал, а ребенка спас. Такого расстреливать не по справедливости. Были в Верховном совете другие, но те сумели удрать. Вот тут вина есть, не задержали. Алеев, к примеру, удрал, а у него рыльце в пушку, губернский комиссар Временного правительства Саламатов пять тысяч ведер спирта выпустил, хотел город споить, насолить большевикам. Таких надо бы к ответу.
Но Антон понимал все по-своему: всех надо к стенке. Без снисхождения.
Речь его ветвилась. Он уж говорил о том, чтобы снова арестовать Трейтера и Чарушина.
— Кровь не вода, — выкрикнул Трубинский, — зря лить… Верхоглядские это у тебя мысли. Всех под одну стрижку.
Лалетин и Трубинского остановил:
— Пусть договорит Гырдымов.
— И вот, — гаркнул Антон прорезавшимся вдруг голосом, — поэтому у нас и Курилов, и иные прочие бедокурят, потому как знают, к стенке их не поставят. А за такое взашей от революции и к расстрелу. Вот. Расстрелять предлагаю Курилова Кузьму.
Но вместо ожесточения гырдымовская речь почему-то сбила крутость.
— Пущай Курилов слово даст, что человеком станет, — выкрикнул с места Василий Лакарионович Утробин. — А не одумается, ужо тогда. Как, Курилов?
Тот вскочил.
— Да братцы, матерь божия, да я… — Почесал стосковавшуюся по бане грудь. — Да я голову сложу.
Но Капустин отлично помнил, как Курилов баскаком налетал на деревни, как пил, требовал баб, куролесил. Он встал и так же непреклонно повторил:
— За должностное преступление, грязнение идей коммунизма, выразившееся в пьянстве, грабежах, вымогательстве и других преступных делах, предлагаю исключить Курилова из партии, просить Вятский горсовет снять его с поста начальника летучего отряда, — и сел, сцепив пальцы в плотный замок.