Но Филипп все равно не загорался, не радовался.
— Ехать туда — все равно что без штанов на муравьище садиться, — сказал он.
— Хорошо. Я пошлю с тобой Гырдымова. Он без предрассудков, не то что ты.
— Это я в один момент, — сказал Гырдымов и даже стал торопить Филиппа.
Жогины занимали верхний этаж. Антон, как будто не впервой ему было выкуривать буржуазию, сразу двинулся в квартиру эконома. Он строго обошел все семь комнат, перепугав своим решительным видом госпожу Жогину, и наконец сказал, притопнув тяжелым сапогом:
— Вот эти две комнаты со всеми мебелями передаются товарищу Спартаку, а вы, как буржуазные элементы, должны неукоснительно отсюда убраться. Ясно?
Жогина на всякий случай взяла на руки пучеглазую собачонку и с любопытством спросила, когда придет сам товарищ Спартак.
— Вот он, — ткнул пальцем в Филиппа Гырдымов.
Выпуклые глаза госпожи Жогиной начали медленно наполняться слезами. Острый, как у стерлядки, носик сморщился.
— Степушка, — всхлипнула она, — нас опять этот несносный Филипп…
Явился Степан Фирсович в мундире с затянутыми серым ситчиком пуговицами. Кивнул головой.
— Чем могу служить?
Антон одобрительно крякнул.
— Неукоснительно отсюдова надо вам выселиться, — мягче уже, чем госпоже Жогиной, сказал он и протянул мандат. Гырдымов любил, когда ему подчинялись. А Жогин подчинился и орлов на пуговицах затянул ситчиком.
— Ну что ж, — заключил Жогин, — жизнь — это дьявольский процесс вращения. Не рассчитаешь — и на поворотах может ушибить.
— Оно конечно, буржуев теперь ушибает, — заметил Антон и так пристально посмотрел в переносицу Жогиной, что она вдруг смолкла и кинулась к зеркалу. Видимо, Гырдымов продолжал читать «Коллекцию господина Флауэра».
— В общем все ясно, — заключил Антон и пошел обратно в горсовет. Филиппу на лестнице сказал: — Какого ты лешего с ними лимонничаешь? Злости у тебя нет. Ты им сразу тон задай. Дверь к чертовой матери заколоти.
Но Филиппу злости не хватило. Он ничего не сказал, когда, наливаясь лиловой кровью, Степан Фирсович сам перетащил стоявший, наверное, тыщу лет на этом месте буфет, снял увесистую картину с козлоногим мужиком и красавицей.
«Пусть тащит», — облегченно подумал Филипп.
После картины на стене осталось голубое квадратное, как окошко, пятно. Филипп не стал брать у Жогина ключи, чтобы закрыть дверь. Ушел. Теперь надо было сделать самое трудное: уговорить мать заехать в буржуйскую квартиру.
Когда Филипп злой вернулся сюда вечером, комнаты были пусты. В одной, правда, сиротел кособокий прожженный столик, а в другой было гулко и просторно, как в пустой церкви.