Наверное, Филипп еще долго говорил бы. Ему вдруг показалось, что это никакой трудности не составляет и он может говорить без конца. На него смотрел, удивляясь, наивный теленок-вешняк. Антонида ловила каждое слово.
— Ты думаешь, чей это сад теперь? А? — торжествующе произнес он, все больше распаляя себя красноречием.
— Нет, не пойду я, Филипп. Убей, не пойду, — взмолилась Антонида и сбила его с гладкой речи.
— Это почто?
— Не пойду — и все.
Филипп надулся.
— Ну, можешь ты хоть ответить почему? — расстроенно спросил он.
— Нет.
Теперь Филиппу кое-что стало понятно. И как он, дурак, все принимал за чистую монету? Вздыхала, голову гладила, платье новое. Все это так, не взаправду.
— Ты сразу скажи, что у тебя есть какой-то там, — трудно произнес он.
— Ой, лихо мне, дурак какой! — запела Антонида и расхохоталась. — Ой, дурак! Как большой мужик, меня ревнует. Ой, Филипп, уморишь меня.
Умела же она притворяться. А ведь и не подумаешь. Вот проучить ее. Уйти — и все. Пусть остается одна. Больно ему надо. Потом пожалеет.
— Надо волосы дыбом иметь, чтобы так-то, — не договорил он. — Я, Антонида, пошел.
Она вдруг замигала ресницами, начала тереть завлажневшие глаза.
— Филипп, ну, Филипп. Ну, я не могу сегодня. — И отвернулась. Ковшиком поднялся обиженный подбородок: вот-вот…
Он кашлянул, опасливо оглянулся: скажут, довел девку до слез. Чем это?
— Ну, ты не реви, Тонь. Утри глаза-то. Ну чего ревешь? Ну, не пойду я один. Просто пужнуть тебя хотел.
Тот, второй, его выдуманный соперник, отошел куда-то, и его уже Филипп почти не видел. Зато Антонида никак успокоиться не могла. Она всхлипывала так, что у нее вздрагивали плечи.
— Т-ты д-думаешь, пла-атье какое у меня? — сквозь слезы спрашивала она.
Филипп топтался около нее. Ему вдруг захотелось погладить ее по голове, утереть слезы.
— Ну, какое, голубое вот. С полосками, конечно. Воротник белый.
— Голубое, голубое, — повторила она и опять безутешно всхлипнула. Потом передохнула, утерла ладошкой покрасневшие глаза. — Дурачок ты, Филипп. Никакое это не мое платье. Думаешь, я богачка какая. Это конторщиковой дочки платье. Она ростиком такая же, как я. Она стирать его нам принесла. А я его не позаправде обстирнула и надела. Дура я, хотела, чтобы ты на меня пуще поглядел. Вот. А в саду конторщикова-то дочка встретила бы меня.
Филипп озадаченно молчал. Вот оно как все объяснилось.
— Теперь ты, наверное, и ходить со мной не станешь, — опять всхлипнула Антонида. — Ну и не ходи. — И побрела, спотыкаясь.
У Филиппа стеснило в груди. И жалость, и умиление, и взрослое превосходство над Антонидой охватили его. Он бросился к ней, схватил за плечи, повернул к себе и стал вез всякого разбора целовать в соленые щеки, в глаза, в нос. Она сначала вырывалась из его рук, потом ткнулась в плечо.