***
R.
В секцию бокса Виталия взяли не сразу. Тренер, скептически оглядев пухлую ларькинскую фигуру без малейшего намека на мускулатуру, прикинул, сколько времени придется потратить, чтобы сбросить всё это добро, и посоветовал Виталику выбрать какой-нибудь другой вид спорта, например, шахматы. Но упрямство, как выяснилось, было у Ларькина врожденным качеством; он доставал тренера своим присутствием на всех тренировках в течение двух недель — и тренер наконец сдался, пообещав, правда, что он с Ларькина семь шкур сдерет и семь потов сгонит.
В шестнадцать лет Ларькин уже был мастером спорта. Он достиг всего, чего хотел; самолюбие было досыта накормлено, большой спорт его не привлекал — и, несмотря на уговоры тренера, пророчившего ему мировую славу, Виталий забросил бокс с его каждодневными изнурительными тренировками и начал серьезно готовиться к поступлению в университет. Он выбрал биологический факультет — из-за природной склонности к естественным наукам и от великой любви к родной природе-матушке, ко всяким жучкам и козявочкам. Поступил он с первого раза — благо, школа была хорошая, да и с мозгами у Виталия все было в порядке. И началась веселая и не очень повседневная студенческая жизнь.
Первый курс Ларькин провел в родной альма-матери и принадлежащих ей библиотечных залах — с кратковременными перерывами на обед и сон. Учиться ему было легко и интересно, после первой же сессии он заработал повышенную стипендию — и теперь мог жить свободно, как Рокфеллер, не выклянчивая каждое утро у родителей то рублик, то трёшку. Ему уже прочили место в аспирантуре (случай практически небывалый для студента первого курса), и Виталий несся, как он сам чувствовал, на всех парусах к вершинам своей научной карьеры.
На втором курсе к ним пришла новая англичанка — и всё завертелось... Виталию было неполных восемнадцать — ей двадцать девять, но было в ней что-то хрупкое, удивительно женственное и таинственное — такое, чего не было в девочках-ровесницах. Виталий тут же с необычайным рвением засел за иностранную грамматику. На занятиях по английскому он сидел на первой парте и буквально поедал Ирину Сергеевну глазами. Потом оставался после занятий и, прикидываясь дурачком, просил ещё раз объяснить ему спряжение неправильных глаголов. Потом провожал её до дома, рассуждая по дороге об особенностях шекспировского слога...
Однажды она пригласила его зайти. Он краснел до варенорачьего цвета, поднося зажигалку к её сигарете и никак не попадая пальцем на тугое колесико, потом долго мучился, открывая бутылку вина... Когда она своими быстрыми пальцами уже расстегивала пуговицы его рубашки, он дрожал, как кролик, — не от страха, а от какого-то неведомого ему ещё чувства, и проваливался все глубже и глубже — на самое дно ощущений, где реальность просто перестает быть.