Геля молчит, а я считаю секунды. Время, как острая бритва, полосует по канатам нервов. Хочется выть… Ответь мне, кнопка. Ответь!
— Поехали домой. Я тебе блинчиков фаршированных приготовила, — её слова будто обухом по голове меня бьют.
Блинчиков фаршированных… Блинчиков!
Я ржу ангелочку в коленки, а из глаз катятся слёзы. Геля понимает, почему это со мной происходит. Она прижимается губами к моему виску, целует и молчит.
Из меня выходят остатки ада.
* * *
В окне машины неспешно плывёт город, который я ненавижу. Или не ненавижу? Раньше у меня была сотня мелких причин злиться на Падалки, а теперь есть одна большая причина его полюбить.
Я провожаю глазами вывеску магазина и перевожу взгляд на Рамиля — серьёзный и сосредоточенный за рулём. Верю — он больше никогда не притронется к дури. И нет — я вовсе не наивная и с «шариками» в моей голове всё нормально. Просто я знаю, как это важно, когда в тебя верят. Тогда можно горы свернуть — справиться со всем на свете.
На лобовое капает дождь, дворники их смахивают, а я залипаю. В голове у меня сотня мыслей и одновременно ни одной. Я чувствую облегчение, но мне неспокойно. Рамиль говорил на берегу так, словно у нас с ним всё серьёзно. Надежда на неодиночество крепнет. Но это очень опасно.
Я боюсь ошибиться, нафантазировать, приплести к его словам то, чего на самом деле нет. Боюсь…
Впрочем, я всю жизнь чего-то боюсь. Привычка уже.
Приезжаем домой, и я иду к себе за кулинарным шедевром. Выхожу из квартиры с блюдом, а сосед мой стоит у своей двери и улыбается.
— Чего? — на всякий случай нюхаю блины.
— Дай-ка сюда, кнопка, — забирает у меня тарелку. — Проходи, — пропускает меня в квартиру.
Загадочный какой…
Захожу, и у меня случается когнитивный диссонанс. Ожидание не совпадает с реальностью.
Что стало с Наташкиной разгромленной однушкой?!
В прихожей появилась полочка для обуви, над ней зеркало с ключницей. Щёлкаю выключателем в кухне — на столе чайник, у стены холодильник, а на окне занавески и горшок с фиалкой. Открываю шкафчик, разглядываю новую посуду. Стильная — чёрная, матовая, без рисунка. У дяди есть вкус.
Я поворачиваюсь к Рамилю — он стоит в махровом халате и тапочках, навалившись на дверной косяк, и жуёт блин. Весь из себя домашний. Когда только переодеться успел?
— Комнату смотрела уже? — он хитро щурится.
Иду глядеть, что изменилось в зале.
Всё. Новенький диван разложен и застелен красивым постельным бельём — сойдёт за полноценную двуспальную кровать. Рядом кресло-мешок и стеклянный журнальный стол, а на полу пушистый коврик. Рамиль даже картину на стену повесил.