Гурьев сжимает пальцами ноющие от тупой боли виски и продолжает шагать по комнате мимо Вачнадзе. Лазарь сидит у стола и авторучкой пишет в записной книжке. Порой он косится на Гурьева и недовольно морщится. Он хочет сказать что-то, но молчит. За окном, расписанным морозными узорами, синеет вечерняя степь, тускло сияет закат, задернутый серой пеленой. С буровой доносится еле слышный гул моторов. Кедрин там, у скважины, работает наравне с другими. Гурьев удивился, когда Алексей прошел к глиномешалке и присоединился к рабочим, готовящим глинистый раствор. В паре с Перепелкиным мастер лопатой накладывал на носилки зеленоватые комья глины, потом брался за ручки… Любит работать… Да, да, как и Галина… Она так и говорила: нужно учиться… любить… Странное сочетание слов…
Вачнадзе сидит и морщится. Ему не нравится, что вот уже целый час главинж болтается по комнате туда-сюда и не может найти себе дела. А Гурьев смотрит на него и думает: «Ну, скажи хоть слово! Уткнулся носом в записную книжку и только сопит… Какой все-таки большущий носище у этого Вачнадзе… и горбатый…»
Гурьев останавливается. Он не может больше молчать, смотрит на Вачнадзе и ждет, когда тот заговорит. Он почему-то уверен, что Вачнадзе заговорит первым и обязательно скажет то, что ему, Гурьеву, так необходимо в эту минуту. Вачнадзе умный, он должен понимать состояние Гурьева, и поэтому что-то должен сказать, не имеет права не сказать — ведь они все-таки хорошие друзья. И Вачнадзе сказал, не поднимая глаз от книжки:
— Сходил бы ты на буровую, посмотрел, что там делается… В кои-то веки вырвешься еще сюда… — И опять начал писать, торопливо водя пером по белой страничке своей толстой книжки.
А что еще может сказать Вачнадзе? Ничего не сказал и сказал больше, чем ожидал Гурьев. Чуткий все-таки, он, этот большеносый горец Вачнадзе…
Гурьев покорно снял с вешалки пальто и оделся. У двери, не оборачиваясь, тихо сказал:
— Хорошо, я схожу, Лазарь… Проверю кое-что…
— Ну, ну, — промямлил тот в ответ.
«И черт его знает, что он все пишет!..»
На тропе Гурьев остановился. Навстречу кто-то шел.
— Кто это? — спросил он, когда человек подошел ближе. — Ты, Артемьев?
— Да. За вами иду. Пора отправляться. Поземка пошла, — ответил шофер вездехода простуженным басом.
— Поземка?.. Что, опасно?
— Дорога не ближняя. Не дай бог, захороводит метель!..
Гурьев невольно засмеялся, вслушиваясь в раскаты артемьевского баса.
— Однако и голосок у тебя, Артемьев. Если во всю силу грянешь, так, пожалуй, у кого-нибудь и барабанные перепонки не выдержат, а?