— Пошли за мной в Карсани, когда все будет готово, — сказал Лонгин. — И пока прощай, рабби.
— Прощай, сотник, — ответил Элиоз, легко поднимаясь со скамьи. Натянув плащ, он вышел из таверны под моросящий дождь с редким снегом.
В тот же день Элиозу надо было найти еще и Захарию в караван-сарае во Мцхета. Но это было уже нетрудно сделать. Подъезжая к караван-сараю, уже за квартал от него Элиоз услышал отдаленный приглушенный гул. Где-то близко переминались с ноги на ногу верблюды, ржали кони, носильщики сгружали тюки с товарами, гулко бросая их оземь, кого-то окликали, кому-то кричали, кто-то замозабвенно торговался и бил по рукам в знак договоренности и все эти шумы и голоса сливались в единый привычный гул караван-сарая. Без труда Элиоз нашел прибывший вчера караван — возле него толпился местный народ, с жадностью высматривающий заморские товары и выспрашивающий новости. Захарию он нашел в стороне, сидящим с двумя местными негоциантами. Увидев Элиоза, Захария с некоторой неловкостью поднял свое грузное неповоротливое тело. Он горячо и почтительно приветствовал Элиоза, памятуя, что тот происходит из рода иудейского первосвященника Авиафара, а мать его связана родственными узами с потомками первосвященника Илии. Да и знал он Элиоза и его семью давно и относился к ним с большим уважением. Вот и сейчас он привез Элиозу письмо от иерусалимского первосвященника Анны. Стараясь не отвлекать Захарию от дел, Элиоз коротко расспросил его, взял письмо и, не читая, сунул в кошель, висевший на поясе под плащом.
День уже клонился к вечеру, а Элиозу в эту дурную погоду надо было еще добираться до дома. Уже смеркалось, когда Элиоз, наконец, вошел в дом. Сидония бросилась к нему и стала помогать раздеваться. Элиоз, разделяя ее нетерпение, сразу прошел к свету и вынул из сумки послание из Палестины. Это был кусок пергамента, на котором рукой первосвященника Анны было написано всего лишь несколько слов:
«Приходите видеть смерть Его. Он именует себя Богом. По закону Моисея подлежит казни».
И это было все.
Растерянные сидели брат и сестра над этим лоскутом пергамента. Анна как будто писал о человеке, которого должен был знать Элиоз. И в то же время в его словах был заложен двойной смысл. Анна как бы признавал, что этот некто, о котором ничего мог не знать Элиоз, должен был быть Элиозу известен. Но тогда он писал о Нем, о мессии, которого так ждали, в приход которого так верили. Но с другой стороны, Анна как будто желал его гибели, как нарушителя законов Моисея. И в то же время древнее пророчество гласило, что мессия должен претерпеть от людской злобы и невежества. Между строк послания Анны чудилась Элиозу угроза и неуверенность. Может, поэтому он и призывал одноплеменников прибыть в Иерусалим.