Щусев (Васькин) - страница 138

мне пришлось недавно говорить (а вчера и видеть ее еще не развешанной) не только со Щусевым, упоенным своей «диктатурой», охотно и много обещающим, но бессильным, идущим «под суфлера», «миротворцем», но еще с Эфросом (искусствовед. — А. В.). Битый час проговорили мы с ним о судьбах московских музеев, о Третьяковской галерее и, в частности, о выставке Суриковской. Впечатление — непреоборимая атмосфера интриг, личных, «ведомственных» самолюбий, — а главное, отсутствие истинной любви, живой заинтересованности самими судьбами художества, не только «архивной», но и творческой его судьбой, мешают им всем продуктивно работать. Количество работающих в здешних музеях, сдается мне, сильно превышает качество их… И я не верю, чтобы все беды их происходили от отсутствия больших помещений, оттого, что под руками у них нет «дворцов»…[102]

Кажется, что Нестерову лишь одному пришлась не по нраву выставка работ Василия Сурикова в марте 1927 года, потому как директор Третьяковки был от нее в восторге: «Выставка Сурикова, каталог и перевеска удалась как нельзя лучше. Все довольны».

А обещания Щусева оказались не такими уж пустыми. И уже через несколько месяцев, весной 1927 года, Алексей Викторович пришел к Михаилу Васильевичу с вполне конкретной целью: «Спустя несколько дней пожаловал ко мне Щусев, с тем, чтобы осмотреть у меня веши, кои Третьяковская галерея могла бы у меня приобрести на ассигнованные ей 50 тыс. р. Он смотрел, говорил, хвастал, путал. Все было смутно, неясно — слова, слова, слова! Получил от меня по заслугам и, предупредив, что завтра будет у меня целая комиссия, — ушел».

Комиссия действительно посетила Нестерова, заинтересовавшись в том числе знаменитым двойным портретом Флоренского и Булгакова, но приобретен он не был. Да и вряд ли это было возможно, учитывая абсолютный антагонизм между тем, что писал в эти годы художник, и тем, чего требовали большевики от деятелей искусства. И Щусев-директор вряд ли мог чем-нибудь помочь в этом смысле, даже если и хотел, и потому Нестеров порой с такой обидой пишет о своем друге.

О заселении галереи новыми картинами Нестеров также сообщает: «Третьяковская галерея тоже меняет свой вид (который раз). Там идет радикальная перевеска картин: Брюлловы, Левицкие, Флавицкие, а также передвижники будут все наверху. Там же, но в новом помещении, будут Васнецов, Суриков и Нестеров. «Мир искусства» и новейшие течения внизу».

Но, как бы ни строг был Михаил Васильевич к Алексею Викторовичу, а о его отставке с поста директора Третьяковки все же сожалел: «В Москве, в художественном мире, с одной стороны, выставки, юбилеи… С другой — неожиданный «разгром» во Вхутемасе — его крен налево. Причем получилось, что прославленные профессора — Кончаловский, Машков, Пав. Кузнецов, Фаворский — на днях проснулись уже не профессорами, а лишь доцентами со сниженным жалованьем… Все растеряны, потрясены, удивлены. Хотят куда-то идти, где-то протестовать… В Третьяковской галерее тоже «новизна сменяет новизну». Там полевение не меньшее. И теперь думать нам, старикам, о чем-нибудь — есть бессмысленное мечтание. И все это произошло за какие-нибудь два последних месяца, когда ушел или «ушли» очаровательного болтуна Щусева, который вчера должен был вернуться из Парижа в Гагаринский переулок»