Одетый в легкомысленную футболку султан взглянул на гостя горящими глазами.
— Вы, вероятно, осведомлены, что некоторые западные газеты смеют утверждать о моей причастности к событиям. Что якобы меня приводит в бешенство сама мысль о возможности западного влияния на страну. А другие спрашивают, почему я столь нерешителен и не предпринимаю никаких радикальных мер…
— Я знаю об этом, но, подобно Госдепартаменту, полагаю, что это бессмыслица. Кто имеет хоть крупицу здравого ума, тот не поверит в такую дурацкую выдумку.
— Госдепартамент… — задумчиво проговорил Ахмет, глядя на собеседника и не видя его. — Знаете ли, они являлись ко мне в семьдесят девятом году, когда рванул Тегеран. Не знаю, кого они предполагали встретить, но кем бы я ни был в их воображении, образ этот не соответствовал действительности. Может, я должен был предстать перед ними бедуином в длинном бурнусе, который сидит, скрестив ноги, и потягивает кальян. Очевидно, если бы я был одетым именно так, то и отношение оказалось бы другим, более серьезным.
— Мы снова отвлеклись.
— Простите. Видите ли, до них дошло наконец, что ни отец, ни я не имеем отношения к фундаменталистскому движению; они, похоже, недоумевали. Один из них, растрогавшись, говорил, что мое появление — это появление разумного Араба. В моей разумности они, вероятно, убедились, услышав, как я разговариваю по-английски. И еще они интересовались, что бы я посоветовал Вашингтону, если бы был шанс, что советы наши примут к сведению. Черт побери! Я оказался прав!
— В чем?
— Я помню точно. Я сказал… Сказал, что, вероятно, уже поздно, но я на их месте собрал бы самых ловких ребят и бросил не в Тегеран, а в Кум, туда, где находится тайная штаб-квартира Хомейни, на севере. Они послали туда агентов бывшей САВАК. Но эти придурки оказались безынициативными. Тогда я посоветовал тайно снять Хомейни в Куме. Покажите по телевидению, как нелепы и безграмотны муллы, составляющие его двор, — и дело будет сделано.
Эван изучающе рассматривал лицо рассерженного молодого человека.
— Может, Хомейни решил принять венец мученика?
— Поверьте мне, нет. Он не имеет ни малейшего желания отправляться раньше времени на небеса, чтобы приобрести мученический венец. К числу его «заслуг» относили и то, что двенадцатилетние ребятишки из-за него рискуют собственной жизнью.
— Почему вы так уверены в этом? — поинтересовался Кендрик.
— Мне довелось встречать этих полоумных в Париже — это я не к тому, чтобы оправдать Пехлеви, или его САВАК, или его родственников с липкими руками. А Хомейни… Я слышал, что вместо двух или трех сыновей у него двадцать, возможно, тридцать, а может и сорок сыновей. «Я должен распространять свое семя, и я буду его распространять! — восклицал он. — Ибо это Аллах повелел, чтобы семя мое распространялось далеко и широко». Дерьмо! Он просто слюнявый, грязный старикашка, скотобаза! Вы можете себе представить? Огромный мир — и весь заполнен маленькими копиями гадкого Аятоллы! Я высказал мысль, чтобы ваши люди сняли видеокамерой его гвардию, проповедь его священников, по сравнению с которыми самая отъявленная деревенщина — тонкий мыслитель; словом, всю эту дрянь. И волна смеха, которая прокатится по всему миру, смоет его святейшую особу.